– По-моему, телепортация – самое подходящее слово. Я исчезаю и снова появляюсь. Тебе в голову лезут какие-нибудь миленькие мысли?
– Насчет чего?
– Попытаюсь тебе помочь. Если ты сотрешь пентаграмму, я смогу показаться где угодно. Если же ты ее сотрешь и начертишь снова в каком-нибудь другом месте, то мне придется появляться только внутри нее.
С моего языка едва не слетел вопрос. Я с трудом удержался и спросил о другом.
– Предположим, я пожелаю стать бессмертным?
– Ты будешь бессмертным весь остаток положенных тебе двадцати четырех часов, – ухмыльнулся он. Зубы у него были черные, как сажа. – Так что поторопись. Время не стоит на месте.
«Время, – подумал я. – Ладно. Пан или пропал!»
– Вот мое желание. Сделай так, чтобы время вне меня остановилось.
– Нет ничего проще. Посмотри-ка на часы.
Мне не хотелось отрывать от него взгляд, но он только снова оскалил зубы. А потому я и поглядел вниз.
На моей «Омеге» возникла красная отметина против минутной стрелки и черная – против часовой.
Когда я поднял взгляд, демон по-прежнему находился в пентаграмме, распростертым на стене. На губах его играла все та же самодовольная улыбка. Я обошел вокруг него и помахал рукой перед его лицом, а когда я к нему прикоснулся, мне показалось, что я дотронулся до холодного мрамора.
Время остановилось, но демон остался на том же месте. Я испытал острое чувство облегчения.
Секундная стрелка на моих часах продолжала бег внутреннего времени. Если бы это было наружное время, я находился бы в безопасности, но это, разумеется, был бы слишком легкий выход из положения.
Я сам заварил эту кашу, значит, надо самому же придумать, как выкрутиться.
Я стер со стены пентаграмму, старательно, чтобы не оставить никаких следов. Потом начертил новую пентаграмму, воспользовавшись рулеткой, чтобы провести линию как можно ровнее и сделать ее как можно больше, в том ограниченном пространстве, которым располагал. Тем не менее, она оказалась всего чуть больше метра в поперечнике.
После этого я вышел из подвала.
Я знал, где расположены ближайшие церкви, хотя и не помню уже, как долго ни одной из них не посещал. Машину мою завести будет невозможно. Так же, как и мотоцикл соседа по комнате в общежитии. Окружающие меня чары были недостаточно велики. Я пошел в церковь мормонов в трех кварталах отсюда.
Ночь была прохладная, напоенная свежестью и прекрасная во всех отношениях. Звезды казались тусклыми из-за ярких городских огней, но над тем местом, где всегда был храм мормонов, повисла яркая, ухмыляющаяся луна, освещая совершенно пустое пространство.
Я прошел еще восемь кварталов, чтобы отыскать синагогу и Церковь Всех Святых. Все, чего я добился – это размял ноги. Места, где они должны были находиться, оказались пустыми. Мест преклонения для меня не существовало.
Я начал молиться. Я не верил, что это поможет, но все-таки молился. Если меня не слышат, то это, может быть, из-за того, что мне вообще не полагалось быть? Во мне росло ощущение, что демон все продумал до мелочей, причем давным-давно.
Что я делал все остальное время в течение этой долгой ночи, несущественно, даже мне самому это не казалось особенно важным. Что значат двадцать четыре часа в сравнении с вечностью? Я написал торопливый отчет о своем эксперименте по вызову демона, но тут же разорвал его. Демоны все равно изменят написанное. А это значит, что моя курсовая работа, что бы ни случилось, пойдет насмарку. Я принес настоящего, но застывшего для меня, как камень, скотч-терьера в комнату профессора Паулинга и возложил его на письменный стол. Вот сюрприз будет для старого деспота, когда он это увидит! Но большую часть ночи я провел на воздухе, гуляя и глядя в последний раз на окружающий мир. Я залез в полицейскую машину и включил сирену, потом задумался и выключил. Два раза заглядывал в рестораны и поедал чей-то заказ, оставляя деньги, которые больше мне не понадобятся.
Часовая стрелка дважды обошла на моих часах полный круг. В двенадцать десять я вернулся в подвал.
Мои свечи наполнили его специфическим запахом, к которому примешивалась вонь демона. Сам он висел в воздухе напротив стены, покинув пентаграмму. Его широко раскинутые руки выражали триумф.
Ужасная мысль поразила меня.
Почему это я поверил демону? Все, что он говорил, могло оказаться ложью! И скорее всего, так оно и было! Я позволил себя надуть, приняв дар из рук дьявола! Я выпрямился, лихорадочно соображая… я уже принял дар, однако…
Демон повернул голову и ухмыльнулся еще сильнее, увидев, что проведенные мелом линии исчезли. Он кивнул мне и сказал:
– Через миг вернусь.
И исчез.
Я ждал. Я придумал, как выпутаться, но…
Прямо из воздуха раздался веселый бас:
– Я так и знал, что ты переместишь пентаграмму. Сделаешь ее слишком маленькой для меня, ведь так? Ха-ха! Неужто ты не мог догадаться, что я в состоянии менять свои размеры?
В воздухе послышался какой-то шорох и возня.
– Я знаю, что она где-то здесь. Я ее чувствую. Ага!
Он опять был передо мной, с раскинутыми руками и ногами, высотой чуть более полуметра и на расстоянии метра от земли. Его черная всепонимающая ухмылка исчезла, когда до него дошло, что пентаграммы там не оказалось. Потом он уменьшился вторично и теперь рост его составлял всего двадцать сантиметров. От удивления демон выпучил глаза и завопил тоненьким голоском:
– Где же эта проклятая пентаграмма?
Теперь он представлял из себя ярко-красного игрушечного солдатика высотой всего в пять сантиметров. Послышался комариный писк:
– Пентаграмма?..
Я победил! Завтра пойду в церковь. Если понадобится, пусть меня кто-нибудь отведет с завязанными глазами.
Демон был уже крохотной красной звездочкой.
Красной жужжащей мухой.
Исчез.
Странно, как быстро можно уверовать. Стоит только демону заявить, что ты обречен… Имел ли я право в действительности войти в церковь? Отчего-то я был уверен, что заслужил это право. Хотя и сам зашел чересчур далеко, но все же перехитрил демона.
Со временем он все-таки посмотрит вниз и увидит пентаграмму. Часть ее будет хорошо просматриваться. Но это ему не поможет. С вытянутыми к вершинам пентаграммы руками и ногами, он не сможет ее стереть. Он на веки вечные пойман в ловушку, уменьшаясь в размерах до бесконечно малой величины, но обреченный никогда не достигнуть нуля, вечно пытаясь возникнуть внутри пентаграммы, которая будет слишком мала для этого. Я начертил ее на его объемистом животе.
