Эволюция гуманистов, напротив, происходила не так замысловато. Они законные дети "потерянного поколения" научной фантастики - всех этих "пост-нью-вэйв-писателей" 70-х годов4, о которых никогда не спорили критики (да и не рассматривали их коллективно) и которых Том Диш в статье, показавшейся большинству из них оскорбительной, обозвал "Группой Праздника Труда"5. В команду эту входят Джордж Р. Р. Мартин, Эд Брайант, Вонда Макинтайр, Джо Холдеман, Джек Данн, Элизабет Линн, Майкл Бишоп, Гарднер Дозуа, Грег Бенфорд и Джоан Виндж. Что их объединяет - так это изначальная преданность научной фантастике, вера в то, что высокое искусство и избранный ими жанр вовсе не противостоят друг другу, наконец, что научная фантастика нисколько не нуждается в подачках со стороны косноязычных критиков из газеты "New York Review of Books", высокомерно определяющих, что можно считать литературой, а что - нельзя. (Напряженно работая, эти писатели только сейчас издают свои лучшие книги, однако на шаг-другой опередили нынешний вал перемен и тем самым не вписались в него. Если воспользоваться биологическими терминами, они просто разбазарили свой генетический материал, поэтому говорить о них здесь подробно, по-видимому, не имеет смысла.)
Помимо этого прямого влияния гуманисты с самого начала испытывали серьезный интерес и к литературе других направлений, особенно к высокому искусству "мэйнстрима"6, что, по мнению многих "пульп-традиционалистов"7, среди которых, как ни странно, есть и киберпанки, уже само по себе граничит с преступлением. Так, Джон Кессел получил "Небьюлу" за "Другого сироту" [Another Orphan], повесть, которая предполагает определенное знакомство читателя с мелвилловским "Моби Диком". А Ким Стэнли Робинсон вовсю - и одобрительно! - цитировал Жана-Поля Сартра в рассказе "Зеленый Марс" [Green Mars]. Однако не делали ли они это намеренно, дабы заставить пустоголовых фанатиков жанра скрежетать зубами в бессильной злобе? Сомневаюсь. Но сомневаюсь также и в том, что это новое поколение пишет хоть сколько-нибудь лучше - или более читаемо, - чем их предшественники. И все же, если Мартин, Брайант и другие их коллеги - то ли в силу чрезмерной скромности, то ли подустав от бесконечных и бессмысленных войн вокруг "новой волны", - не очень-то стремились афишировать влияние "большой литературы" на свое творчество, то гуманисты ринулись вперед бесстрашной поступью ангелов.
Что общего у постмодернистов по обе стороны баррикады - так это присущая им самоуверенность, переходящая порой в высокомерие. Они могут любить и даже похваливать отдельных писателей старшего поколения (хотя предпочитают их мертвыми или забытыми), но все же в целом испытывают к своим предшественникам полнейшее равнодушие. "Мне не совсем удобно говорить это, - сказал Джон Кессел в интервью журналу "Fantasy Review", - однако многие произведения, которые мы называем лучшими в жанре, ни в какое сравнение не идут с лучшими образцами английской и американской литературы последних двух столетий. Мелвилл, Набоков, Фланнери О'Коннор, Джейн Остин, Фолкнер, Конрад - эти писатели, что ни говори, по всем статьям лучше, чем Херберт, Хайнлайн, Азимов, Желязны и другие". Упомянутые фантасты, возможно, будут удивлены, что кому-то понадобилось проводить такое сравнение. И все же, как вы могли заметить, Кессела такое положение удручает. "Если мы хотим пробиться в высшую лигу, - продолжает он, - нам нужно научиться играть по правилам высшей лиги". Вслушайтесь внимательно, и вы услышите за этой метафорой хвастливую мысль, что фантастам под силу "крученые мячи" Фолкнера и "резаные подачи" Набокова, а местоимение "мы" означает, что и для себя Кессел уже застолбил местечко в сборной. Такого рода амбиции не чужды никому из постмодернистов. Все они - птицы высокого полета, а уж если начнут играть всерьез, то куда там всякой мелюзге вроде Хайнлайна, Азимова и Кларка - не конкуренты!
Комментируя этот феномен, Джеймс Патрик Келли писал о своих собратьях-постмодернистах: "Эти амбиции заставляют их тратить время на написание лихо закрученных рассказов, хотя те же самые деньги, причем с меньшими умственными усилиями, они могли бы грести, романизируя эпизоды из "Мучеников науки"8. Эти амбиции поддерживают их, когда они выходят из библиотек, пошатываясь под тяжестью связок книг, которых никто не брал с полки с 1962 года. Раз уж они решили выделиться в этом перенаселенном жанре, то им надо писать вещи только экстракласса!" Это высказывание наводит нас на еще один интересный момент - на ту любопытную смесь уважения и презрения, какую испытывают постмодернисты к своей аудитории. Они с охотой затратят целый месяц дополнительно, занимаясь исследованиями на тему: какой была планировка нижних палуб испанского галеона, или как Моцарт на самом деле писал свое второе имя, - чтобы сотворить один-единственный рассказ, гонорар от которого не окупит даже расходов на еду в течение этого месяца. И все лишь потому, что они якобы знают, чего ждут от них читатели. Ну а если читатели ждут совсем не этого, то... то они будут носить воду решетом просто из любви к искусству.
Когда постмодернисты пришли в жанр, научная фантастика пребывала в нетипичном для нее состоянии самообезличивания. Вот как позже написал об этом Стерлинг: "НФ дрейфовала безруля и без ветрил, по воле любого коммерческого ветерка. "Новая волна" так ничего и не дала мне. Я вырос на ней, но теперь она пожелтела и начала курчавиться по краям, точь-в-точь как обложки старых "Новых миров"9". Никто уже не боролся за лидерство в НФ. Новые авторы, бия кулаками в грудь, пробивали себя поодиночке, но ни одной хоть сколь-нибудь сплоченной группы, готовящей тайный заговор с целью свержения и разрушения святынь, и в помине не было. Лучшие писатели молчали: "староволнисты" и "нововолнисты" забили друг друга дубинками до состояния глубокого критического обморока. Писатели из "Группы Праздника Труда" либо почивали на лаврах (иные из ее лучших членов вообще написали очень мало в это время), либо потихоньку работали над большими серьезными книгами, которые, как они надеялись, или выведут их из гетто в "большую литературу", или хотя бы привлекут к ним внимание критиков. ("Бред" [Fevre Dream] Джорджа Р. Р. Мартина и "Нет врага кроме времени" [No Enemy But Time] Майкла Бишопа - вот основные работы этого периода.) В общем, часовые отсутствовали на своих постах, а сторожевая сигнализация была отключена. В рубке управления звездолетом не было ни души. Мягким светом горели экраны, и пульты тихо гудели сами по себе, ожидая чьей-то твердой руки.
На дворе был 1980 год. Детишки пинком отворили дверь и замерли, немного напуганные, зажмурясь от внезапно вспыхнувшего яркого света.
Короче, не успели постмодернисты начать свою карьеру, как тут же попали в круговорот событий. Вскоре начали образовываться союзы. Первыми в поход выступили киберпанки, проявив при этом организованность, невиданную со времен "Футурианцев"10; что же касается гуманистов, то они поначалу лишь поглядывали на соперников с иронией, не желая участвовать в "этих детских играх". Однако вскоре некто, скрывший свое имя под псевдонимом "Винсент Омниаверитас", начал выпускать на ксероксе одностраничный фэнзин "Дешевая правда" [Cheap Thruth], ставший де-факто пропагандистским органом движения киберпанков. Вызывающе лишенное "копирайта" и свободно рассылаемое по почте всем, кто, по мнению Винсента, стал бы его читать, это издание неожиданно оказалось весьма влиятельным. (Сентенция, открывавшая первый номер: "Покуда американская НФ, как динозавр, впала в зимнюю спячку, по книжным стендам лазает юркой ящерицей ее сестрица - Фэнтези", - не только бросала вызов существующему положению вещей, но и показывала, что Винс за словом в карман не лезет. Когда он вздымает руки горе в классической позе проповедника, предающего анафеме недостойных, с неба сыплются жабы.) Тем не менее в то время и протокиберпанки, и будущие гуманисты по-прежнему встречались на семинарах, обсуждали рукописи друг друга, а в перерывах между встречами яростно барабанили поклавишам пишущих машинок, забыв о бурях за окном.
