Чтобы переменить тему, Моррис спросил:
— На три тридцать все готово?
В три тридцать Бенсона должны были представить врачебному персоналу больницы в особом нейрохирургическом амфитеатре.
— Насколько мне известно, — сказал Эллис, — демонстрацию больного будет вести Росс. Только бы Бенсон был в приличной форме.
Мягкий женский голос произнес по внутреннему радио:
— Доктор Эллис. Доктор Эллис. Двадцать два — тридцать четыре. Доктор Эллис, двадцать два — тридцать четыре.
Эллис поднялся.
— А, черт! — буркнул он.
Моррис понимал, что это означает. Эллису звонили из экспериментальной лаборатории. Вероятно, что-то стряслось с подопытными обезьянами. Весь прошлый месяц Эллис каждую неделю делал по три операции на обезьянах, просто чтобы держать себя и персонал в форме.
Эллис направился к вмонтированному в стену телефону. Он прихрамывал — в детстве сильно поранил правую ногу и перерезал боковой малоберцовый нерв. Моррису всегда казалось, что это увечье сыграло определенную роль в решении Эллиса стать нейрохирургом. Во всяком случае, Эллис словно бы поставил себе задачу устранять всяческие изъяны, чинить неисправное. Он так и говорил своим пациентам: «Ничего, мы вас починим». У него же самого изъянов хватало: хромота, ранняя лысина, подслеповатые глаза за толстыми стеклами очков. Поэтому он казался незащищенным, и было легче прощать ему постоянную раздражительность.
А может быть, эта раздражительность была порождена долгими годами хирургической практики? Моррис не знал — слишком недолго сам он был хирургом. Он смотрел в окно на стоянку. Начались часы, когда разрешалось навещать больных, и многочисленные родственники въезжали на автостоянку и вылезали из машин, обводя взглядом высокие корпуса. В их глазах читалась робость: люди боятся больниц.
Моррис заметил, что многие лица уже загорели. В Лос-Анджелесе стояла теплая, солнечная весна, но сам он оставался таким же белым, как его куртка и брюки, в которые он каждый день облачался в больнице. «Надо чаще бывать на воздухе, — сказал он себе. — Например, выходить с завтраком в сад». Конечно, он играет в теннис, но, к сожалению, только по вечерам.
Вернулся Эллис.
— Черт, — выругался он. — Этель разорвала швы.
— Как это случилось?
Этель, молодую самку макака-резуса, оперировали накануне. Операция прошла безупречно, и Этель вела себя удивительно тихо — для макака.
— Не знаю, — сказал Эллис. — По-видимому, как-то высвободила лапу. Так или иначе, она визжит, и кость с одной стороны оголена.
— Она вырвала электроды?
— Не знаю. Но мне надо идти туда снова все зашивать. Вы один справитесь?
— Наверное.
— Вы умеете обращаться с полицейскими? — спросил Эллис. — Думаю, они не доставят вам особых хлопот.
— Да, конечно.
— Побыстрее поднимите Бенсона на седьмой этаж и вызовите Росс. Я приду, как только смогу. — Он посмотрел на часы. — Уложусь минут за сорок, если Этель будет вести себя прилично.
— Желаю удачи, — сказал Моррис и улыбнулся.
Эллис нахмурился и ушел.
Не успел он скрыться из виду, как снова появилась сестра отделения скорой помощи.
— Что это с ним? — спросила она.
— Просто нервничает, — сказал Моррис.
— Оно и видно, — протянула сестра и посмотрела в окно, явно не торопясь уходить.
Моррис задумчиво глядел на нее. Он достаточно долго работал в клинике и умел распознавать мельчайшие оттенки, связанные со статусом ее персонала. Начинал он стажером без всякого статуса. Сестры в подавляющем большинстве разбирались в медицине лучше, чем он тогда, и, уставая, даже не пытались скрывать свое превосходство. («По-моему, доктор, лучше бы этого не делать.»)
Со временем он стал штатным хирургом, и с той поры сестры начали относиться к нему с несколько большим почтением. Когда он занял должность старшего ассистента, то работал уже с такой уверенностью, что некоторые сестры называли его по имени. И вот теперь, когда его перевели в отделение нейропсихиатрических исследований, его снова называли строго официально, но сейчас это означало новый, более высокий статус.
Только на этот раз дело было в другом: сестра не уходила, потому что его окружал ореол особенной важности — ведь все в клинике знали, что должно произойти.
Глядя в окно, сестра сказала:
— Вот он!
Моррис встал и тоже посмотрел в окно. Голубой полицейский фургон развернулся на стоянке и задним ходом подъехал к приемному покою.
— Ну, ладно, — проговорил Моррис, — сообщите на седьмой этаж, что мы сейчас поднимемся.
— Хорошо, доктор, — и она исчезла.
Два санитара открыли двери. Они ничего не знали о Бенсоне. Один из них спросил Морриса:
— Вы этого ждете?
— Да.
— В палату скорой помощи?
— Нет, мы его госпитализируем.
Санитары кивнули, следя взглядом за полицейским, который сидел за рулем. Он вылез, обошел фургон, открыл заднюю дверцу. Два полицейских, сидевших сзади, спрыгнули на землю, щурясь от яркого света. За ними вылез Бенсон.
И, как всегда, Морриса поразила его внешность. Бенсон, несколько полный для своих тридцати четырех лет, выглядел удивительно кротким. Его лицо выражало растерянность и навеки застывшее недоумение. Он стоял у фургона и озирался по сторонам, держа перед собой руки, скованные наручниками. Увидев Морриса, он сказал «Здравствуйте» и смущенно уставился в землю.
— Вы тут главный? — спросил один из полицейских.
— Да. Я доктор Моррис.
Полицейский указал на внутренние двери;
— Показывайте дорогу, доктор.
— Вы не могли бы снять с него наручники?
Бенсон поднял глаза на Морриса и тут же снова отвел их.
— Нам об этом ничего сказано не было. — Полицейские переглянулись. — Ну да, наверное, можно.
Пока они снимали наручники, шофер протянул Моррису заполненный бланк: «Передача подозреваемого под надзор специального учреждения (медицинского)». Моррис расписался.
— И еще вот тут, — указал шофер.
Расписываясь, Моррис посмотрел на Бенсона. Тот спокойно растирал запястья, глядя прямо перед собой. Обезличенность и казенность этой процедуры вызвали у Морриса такое ощущение, словно он расписался в получении посылки. «Интересно, не чувствует ли и Бенсон себя посылкой?» — подумал он.
— Ну вce, — сказал шофер. — Спасибо, доктор. Моррис провел Бенсона и двух полицейских в приемный покой. Санитары закрыли двери. Сестра подкатила кресло на колесиках, и Бенсон сел в него. Полицейские удивленно переглянулись.
— У нас такой порядок, — пояснил Моррис.
