— Вы хотите сказать, что обычным путем ничего не узнали. Так?
— Да.
— Что же вы предлагаете?
Он знал, что я предложу. И ждал моей просьбы, чтобы ее отвергнуть. Чтобы сказать, что я слишком молод и неопытен и институт не может идти на риск, прежде историки обходились без таких дорогостоящих и экстравагантных командировок, и так далее и тому подобное… Но я все таки сказал:
— Прошу откомандировать меня в 6 февраля 1945 года, — и поспешил прибавить: — Бой длился один день, мне нужно всего десять-одиннадцать часов. В феврале быстро темнеет…
— «Всего», — недовольно повторил профессор. — Опасности такой командировки во времени вы себе представляете? Ну, конечно, вы ко всему готовы во имя науки. Можете нас не уговаривать. Ответ получите позже.
Я поклонился ученым мужам, которые, как мне казалось, неодобрительно все это прослушали, и подошел к двери. Она отступила, и лента эскалатора вынесла меня на улицу…
…Я — историк узкого профиля. Моя профессия — вторая мировая война. Человечество знает, ценой какой крови люди далеких сороковых годов XX столетия спасли землю от фашизма. И поэтому наш век должен знать имена и судьбы всех, кто погиб в этой воине, защищая, спасая будущее.
Я люблю то далекое время и знаю его настолько хорошо, насколько может знать прошлое историк. Я помню наизусть и Боевой устав пехоты и печальные песни тех лет.
Путешествия во времени открыты сравнительно недавно. И добиться командировки в прошлое трудно. Кроме колоссального расхода энергии, которая нужна машине для прорыва временного пояса, это еще связано с опасностью. Если задержишься сверх времени хотя бы на несколько секунд, можно затеряться в прошлом…
Экран видиофона осветился:
— Вас вызывают, вас вызывают! — забубнил автомат.
Я нажал кнопку приема.
— Слушаю!
Профессор улыбался во весь экран:
— Командировка вам разрешена. Срок с шести утра до пяти вечера 6 февраля 1945 года.
— Спасибо! — заорал я, вскакивая со стула.
— Мне не нравится ваш восторг, — резко сказал профессор. — Это не прогулка на море, это опасно… Готовиться будете две недели. Завтра с утра — ко мне.
Экран видиофона погас. Но ничего уже не могло испортить моего настроения.
Дорога была гладкой, наезженной. И, несмотря на мороз, снег даже не поскрипывал под сапогами. Ковш Большой Медведицы указывал рукоятью прямо на землю.
В предрассветных сумерках ярко горели окна дома, к которому сходились путаные линии проводов, да яркие угли с шипением падали на снег из топки походной кухни. Она стояла справа от крыльца, и от нее разносился запах какого-то вкусного кушанья. (Какого — я так и не узнал).
В дом со светлыми окнами входили офицеры. Они приезжали откуда-то на заиндевелых лошадях. А я переминался с ноги на ногу возле крыльца, не зная, что делать. На мне скрипели новенькие, взятые из музейного склада ремни офицерского снаряжения. Шершавый воротник шинели уже успел натереть шею. На мне были новенькие погоны с одной звездочкой. На поясе пустая дерматиновая кобура. Короче, я был одет как младший лейтенант по выпуску из училища.
Надо было разыскать третью роту первого батальона…
Идти в штаб полка я не решался. В документах, которыми меня снабдили, могла быть ошибка. И тогда я наверняка просидел бы одиннадцать своих драгоценных часов под арестом. Кроме того, меня не обязательно послали бы в третью роту…
Офицеры выходили из штаба. Ветер недолго катил по дороге горящую махорочную крупку. (Все офицеры, словно по традиции, подходя к коню, сильно затягивались махорочной сигаретой, раз-другой, а потом, бросив ее, садились в седло).
Один из офицеров, выйдя из штаба, задержался у крыльца. Я, решившись, сделал шаг к нему, взял «под козырек» (это образное выражение — на самом деле я был в теплой шапке):
— Разрешите обратиться, — сказал я, как и полагалось по уставу.
— Ну чего тебе, младшой? — спросил офицер. Я разглядел четыре звезды у него на погоне.
— Не подскажете ли, товарищ капитан, как пройти в третью роту?
Вспыхнувший лучик карманного фонаря ударил по глазам, потом неторопливо обшарил меня от шапки до сапог.
И погас.
— Новенький? — спросил капитан. И не дожидаясь ответа: — Что ж мне в штабе ничего не сказали? — И закричал: — Васька!
Словно из-за угла вывернулся солдат, держа за поводья двух лошадей.
— Где тебя черти носят! — беззлобно сказал капитан. Проводишь вот лейтенанта к сорокапятчикам на батарею. Потом он протянул руку:
— Давай знакомиться. Я — комбат один, Васильев. Третья рота уже получила задачу, вышла. Догонишь ее с батареей. Примешь командование. Офицеров в роте, кроме тебя, нет. Понял? А задача простая: держать высоту, держать до приказа, кровь из носу — держать. Твоя высота полк прикрывает. Понял? Драпанешь — расстреляю. — Капитан говорил быстро, словно вколачивал в меня слова. Вся ответственность на тебе. Понял? Васька, проводи комроты на батарею. Счастливо! — Его горячая, крепкая ладонь, которую я еще помнил в своей руке, поднялась к виску. С руки свисала плеть с короткой рукоятью.
Ошалевший от неожиданности, я иду деревенской улицей за торопящимся Васькой. Он деловито посапывает, катясь колобком впереди меня. Над левым плечом торчит коротенький приклад пистолета-пулемета Шпагина, ППШ, как его тогда называли.
Я шел, и было приятно, что так хорошо знаю эпоху.
И вещи все узнал сразу, и язык, и даже жаргонные словечки. Например, драпанешь — это значит: струсишь, убежишь. И только одно меня пугало — как буду ротой командовать. Оружие того века я знал, стрелять умел, но командовать ротой меня никогда не учили. И почему там нет ни одного офицера? Ведь их должно быть по боевому уставу четыре. И где младший лейтенант, которого я ищу?
Васька свернул куда-то во двор. Две маленькие пушки были уже прицеплены к передкам, солдаты с поднятыми воротниками шинелей хмуро толпились возле орудий. Вспыхивали огоньки махорочных сигарет. В повозку, груженную какими-то ящиками, впрягали лошадей. Я видел, как солдат, втискивая удила в желтые лошадиные зубы, ударил кулаком коня и заорал:
— В господа душу мать…
Я вспомнил, это древнее ругательство. И мне стало стыдно. Неужели даже они, герои, в XX веке были такими невоспитанными?..
Додумать я не успел. Лейтенант, которого где-то отыскал рядовой Васька, подошел ко мне.
— Здорово. Я — Михайлов. Будем вместе воевать. — У него, как и у солдат, воротник шинели был поднят, в зубах торчала толстая махорочная сигарета. — Садись на пушку, сейчас трогаем.
Я разглядывал закутанное в мерзлый брезент орудие, думая, как на него садиться. Кто-то меня тронул за рукав:
