Выйдя из воды, Коста увидел возле палатки незнакомого человека и вспомнил разговоры о том, что она перешла к новому владельцу. Хозяин палатки, видимо, заметил приближавшегося Косту и осторожно двинулся из тени ему навстречу, словно паук, который желает узнать, что за добыча попалась ему в паутину. Коста с удивлением отметил, что, несмотря на заморенный вид, одет человек был в элегантный выходной костюм — его тощие загорелые руки торчали из рукавов модного полотняного пиджака. Коста подошел к незнакомцу.
— Осьминога возьмешь?
Человек скорчил гримасу, выражая отвращение. Но Коста-то знал, что такие, как он, едят все без разбора — угрей, чаек, рыбьи головы.
— Ну, говори прямо, — сказал он, — берешь или нет?
Насекомые уживались с этим человеком — по лицу и по рукам его ползали желтые песчаные муравьи. Он заговорил было, но речь его сразу же стала бессвязной, зазвучали отрывочные, ничего не значащие слова.
— Как вы, без сомнения, знаете… если позволят обстоятельства… если будет найден общий язык…
Лопотание оборвалось. Человек подтянул модные джинсы и, осторожно выставив палец, дотронулся до осьминога. Присосок сомкнулся вокруг кончика пальца, как губы младенца, берущего грудь, и в уголках рта незнакомца выступила слюна.
— Хм. Несомненно свеженький! Сколько вы за него хотите?
— Давай, что ли, выпьем.
За спиной шипело, шелестело пропитанное солью и зноем тусклое, бесцветное в полдень море. Косте еще сильнее захотелось выпить. И в то же время его пронзило тревожное чувство — словно в памяти вдруг ожил какой-то эпизод из прошлого. Он, без сомнения, уже встречался с этим человеком прежде. И говорил ему те же слова: «Давай, что ли, выпьем». Когда же человек повернулся, чтобы отнести в палатку осьминога, и Коста опять увидел его прихрамывающую походку, невероятная догадка мелькнула в мозгу.
— Васко! — закричал он. — Васко!
Человек замер и медленно повернул голову.
— Вы это ко мне?
— Васко, — сказал Коста. — Ведь ты же Васко? — И подумал: «Или это он, или я схожу с ума».
— Меня зовут Кабрера, — произнес человек. — Хуан Пруденсио Кабрера, к вашим услугам.
Коста пошел за ним. «Что ж, — подумал он, — мне и самому несладко пришлось. Может быть, так вот и сходят с ума».
— Васко, дружище, — заговорил он, — зачем ты мне-то втираешь очки?.. Будто мы с тобой не тянули одну лямку…
Обитатель палатки казался растерянным, но отвечал все так же любезно:
— Боюсь, друг мой, что я вас совсем не понимаю. Разве я с вами знаком?
— Знаком? Вот это да! Ну-ка, где мы с тобой были, скажем, зимой тридцать восьмого года?
Морщины на лице человека обозначились резче, когда он попытался изобразить улыбку, более похожую, впрочем, на страдальческую гримасу.
— Мой дорогой сеньор, я всей душой хотел бы быть вам полезен. Но беда в том, что у меня бывают провалы в памяти.
— Провалы в памяти? Ну, это уже что-то новенькое!
Коста резко придвинулся к самому лицу незнакомца, стараясь уловить в его глазах проблеск воспоминания. Напрасно! Однако человек не отвел глаз — терпеливо и покорно ждал он, пока Коста пытался восстановить в памяти прежние черты осунувшегося за пятнадцать лет лица. Последние сомнения быстро рассеивались. Припомнился голос Васко, его манера говорить, небольшой шрам над губой. Шрам! Какое еще нужно доказательство!
— Послушай, — заговорил Коста, — хочешь, я докажу тебе, что ты Васко, даже если ты сам это забыл? Почему ты хромаешь? Я тебе скажу почему — в бедро тебе угодил осколок снаряда. Спереди-то почти не видно, куда он влетел, зато сзади не хватает куска мяса величиной с мой кулак.
Коста быстро притянул человека к себе и нащупал впадину, о которой говорил. С радостным воплем бросился он Васко на шею. Испуганный муравей кинулся искать спасения в пропахших морем волосах. Лицо человека мучительно передернулось.
— Васко, дружище, сколько лет, сколько зим! Подумать только! Чем же ты занимался все это время, гордец ты эдакий?
И вдруг Коста уловил слабый тошнотворный запах. Он отпрянул.
— Не знаю, — заговорил человек. — То есть я был учителем и все такое. Да только сами понимаете… Как-никак из памяти выпала чуть ли не половина жизни. Лучшие годы…
Глаза его увлажнились, и он утер нос тыльной стороной руки.
Порывом знойного ветра всколыхнуло бумажные флажки, которыми, будто в честь свадьбы прокаженных, была разукрашена палатка.
— Но ведь ты помнишь день, когда мы оба получили по осколку — ты, так сказать, пониже спины а я вот сюда, в горло.
Коста тронул пальцем у себя на шее гладкий шрам величиной с небольшую монету Васко покачал головой.
— Нам обоим осточертели фалангисты, но, как раз когда мы хотели смыться, фронт был прорван. Уж это ты, конечно, помнишь? Послушай меня, быть не может, чтобы ты забыл того сержанта из Девятнадцатого Наваррского, который еще хотел отдать нас под трибунал?!
Напряженно подыскивая нужные слова, Васко делал руками странные движения, словно птицелов, пытающийся схватить попавшую в силки птицу.
— Поразительно, просто невероятно! Трибунал, говорите? Подумать только! Какие-то отрывочные сцены… Все спуталось… Меня смотрело несколько хороших врачей, да с деньгами, сами понимаете… Однако садитесь, пожалуйста. Наверное, с уловом надо что-то сделать?
— Вот где страху-то натерпелись, — сказал Коста. Он вдруг снова почувствовал себя мальчишкой. — Как сейчас слышу этого сержанта. «После боя обоих под трибунал!» — заорал он. Между нами говоря, свет не видывал такой сволочи. Он всех нас, мобилизованных, ненавидел. Понимал, что в их армии мы оказались не по своей воле. «А пока что, говорит, у меня для вас есть сюрпризец». Так и слышу его голос. Вот тут-то мы — ты да я — очутились в окопчике на ничейной земле, метров на пятьдесят впереди остальных, с одним покореженным пулеметом, атаки ждали с минуты на минуту! Сержант думал, что мы драпанем к красным и он пустит нам заряд в спину, чтобы не связываться с трибуналом.
— Как во сне, — сказал Васко. — Припоминаю только отдельные эпизоды… В голове какая-то каша…
Коста, удивляясь и соболезнуя, покачал головой.
— Вот беда! У нас тогда такая потеха вышла — лучше не надо!.. Он, конечно, зря надеялся, что мы удерем, — мы остались сидеть, где были. Пришли красные, и только успели мы сдаться им в плен, как наши пушки стали бить по всему фронту; один снаряд угодил прямо в окпп и прикончил всех до единого — кроме нас с тобой. Так и вышло, что после контратаки мы находились на своем посту — вокруг валялись убитые красные, а нас только слегка ранило, и мы оказались героями. По счастью, сержант наш получил пулю в лоб, а больше никто и не знал, как все было. Хочешь не хочешь, а им пришлось наградить нас обоих и дать по две нашивки. Сам генерал явился в госпиталь нацеплять нам медали. Герои, братец! Вот кем мы были. И ты, Васко, хочешь сказать, что ничего не помнишь? Забыл даже, как ходил в героях?
