Стенки туннеля-колодца начали выравниваться, пока не превратились в зеркально-глянцевую поверхность, она увидела в них свое отражение, увидела в последний раз, и почему-то защипало глаза... Наконец озеро стен дернулось и распахнулось, как распахивает рот рыба, выброшенная на песок волной прибоя.
Она подошла к проему, обернулась. "Не думай обо мне плохо, - захотелось сказать, - просто у меня скверный характер. Просто скверный..." Но губы только дернулись, будто сведенные судорогой...
...Тонкие лучи аппарата перевертывания мягко проникли в мозг, и у нее возникло ощущение, словно тело ее растворяется в бархатном сумраке камеры. Как капли дождя разбиваются об оконное стекло, так она разливалась о пустоту, как дым сливается с низкими осенними тучами, так она сливалась с пустотой, как тает снежинка на ладони, тает и исчезает, так исчезала и она...
Было жарко и душно, как бывает жарко и душно августовскими вечерами в маленьких провинциальных городах на юге России, а асфальт напоминал подернувшиеся пеплом угли. Солнце висело оранжево-красным яблоком над крышами домов, воздух казался густым и терпким, как горячий клюквенный кисель. От вагона, из которого Никита только что вышел, пахло разогретым металлом и дегтем...
- Домой приехали? - спросила проводница, протирая тряпкой поручни.
- Да, как будто домой...
- И давно здесь не были? - Она оглядела Никиту.
- Давно, - он растерянно улыбнулся, - очень давно...
- Что ж тогда вы без вещей? Даже портфельчика никакого не взяли? Уж не забыли ли в купе?
- Нет, не забыл. Не волнуйтесь, все в порядке. - Никите не хотелось объяснять, как несколько дней назад, не понимая себя, он попросил на работе неделю в счет отпуска, не заходя домой, пошел на вокзал, купил с рук горящий билет и через час уже сидел в поезде, который направлялся в город его детства.
Потом было пять дней пути, два из которых он провел на вокзалах двух разных городов, ожидая своего поезда, много стаканов пахнущего дымком и содой вагонного чая, пирожки и мороженое, которые он успевал покупать на остановках, - на ресторан не было денег...
Ведь не расскажешь всего этого проводнице. Как и не объяснишь себе, почему все-таки решился приехать...
Выйдя из вокзала, Никита перешел площадь, потом свернул направо, в сторону старой вышки. Возле большого старого дома с резными наличниками и потускневшими от пыли стеклами, там, где улочка, извиваясь, ныряла в тень тополей, Никита остановился. Подошел к чугунной ограде, провел пальцем по заржавленным прутьям. Машинально сунул руку в карман за сигаретами. На ограде поодаль сидела нахохлившаяся птица.
Она окунулась в новое свое состояние, как утыкаются лицом в подушку, когда хочется плакать. Но плакать она не могла - не умела. Слишком совершенна, подумала она, слишком совершенна...
Она уже не помнила, какая из бесчисленных планет Вселенной была когда-то их родиной. Планета давно превратилась в чуть слышный шорох частиц, рассеянных по галактикам. Таким же шорохом стали и жители этой планеты... Такова уж судьба слишком совершенной цивилизации, когда материальная оболочка показалась ненужной и все, что считалось сначала душой, потом разумом, уместилось в облаке информационных частиц, ставших ее "я"...
Пока планета еще мерцала зеленой каплей в пепельных глубинах космоса, им было куда возвращаться из дальних дорог.
Правда, возвращались они не для того, чтобы повидать друг друга, точнее, уже не повидать, лишь почувствовать информационное поле, а просто надо было куда-то возвращаться, иначе дорога не будет дорогой. Они проносились над опустевшими, рассыпающимися от малейшего сотрясения городами, их городами, сталкиваясь друг с другом и порождая новые информационные вихри, и только слышалось на всех волнах и диапазонах:
- Какие смешные и неповоротливые мы были...
- Я видела, как рождались новые звезды...
- Я был внутри умершей звезды...
- Как прекрасны кометы, я хочу окунуться в них снова.
- В путь, снова, снова.
- Снова, снова.
- В путь, в путь...
...Но прошло время, и их планета сделала свой последний виток вокруг звезды... Всему приходил конец, лишь они оставались бесконечны, как Вселенная. Она видела, как рождались и погибали цивилизации, как сжимались в комок целые миры, как растягивалось и сворачивалось пространство и время... Сначала это восхищало и ужасало... Потом удивляло, пугало... забавляло, раздражало... И наконец, утомляло и надоедало.
Много раз она кидалась в жар рождающихся галактик, но тепло бессильно перед бесплодным разумом. Она проникала в тела звезд и планет, проходила с ними весь путь, от начала до конца, но звезды и планеты погибали, а она уносилась прочь в вихре космической пыли.
Память возвращала Никиту к событиям той странной осени.
Почему его не любили сверстники, здесь, в городе детства, Никита не знал. Может, потому, что он никогда не играл в футбол, в "казаки-разбойники", не любил драться, не умел быстро бегать и вообще в глазах мальчишек его двора казался полнейшим ничтожеством. Но если по вечерам, когда их маленький двор и кривая улочка пустели, на втором этаже распахивалось окно и бабушка кричала: "Никита, Никита!" - значит, это звали его.
В этот час его можно было встретить у старой вышки, возле дальнего ручья, на одиноких и пустынных улочках, когда один ветер, словно пес, бежал рядом с ним, шевеля осенние листья.
На пригорке возле разбитой сосны, у заброшенного таинственного сарая, на октябрьском закате и в майских сумерках.
Много лет назад здесь же Никита стоял у чугунной ограды старого дома с резными наличниками. Он захотел вспугнуть птицу и увидеть, как она, словно привидение, бесшумно и таинственно промелькнет на фоне ночного неба и исчезнет в темноте.
Никита наклонился, нашарил в темноте подходящий обломок кирпича, взвесил его в руке... как когда-то раньше.
- Не делай этого. - Голос был дивный и нежный, словно аромат ландыша в весеннем лесу, и доносился откуда-то сверху.
Никита поднял глаза и так и простоял с полчаса, потом зачем-то положил камень в карман и пошел домой.
Всю ту ночь заснуть Никита не мог, да он и не пытался этого сделать. На кого же она похожа, думал он, лежа с открытыми глазами. На звонкий ливень в жаркий зной, на розы на снегу?
Или на небо ранним утром, или кленовый лист, который кружится в золотистом осеннем воздухе? А может, на глоток холодного молока и бархатную воду первого купания в реке?..
Шторы на окнах были большие и тяжелые, и ни одной капли лунного света не просачивалось в комнату.
На следующий вечер он снова стоял возле дома, привалившись спиной к чугунной ограде и запрокинув кверху голову.
