- Я знаю, - улыбнулся я.
- С каких пор? На той же скамейке. И болтает, как заведённая.
- Да, - сказал я, и мы подошли ещё чуть ближе.
- Но ведь, - сказал Сид очень-очень тихо, - там же никого нет. Она говорит сама с собой.
- Почти, - сказал я. Мы подошли совсем близко. - Слушай.
- Опять от тебя одни дерзости. Одни споры, мне это надо? - говорила старая женщина, и наклонялась вперёд, к пустой половине скамьи, глаза горят, лицо перекошено, губы в постоянном движении. - Мне это надо, эти споры? У меня их и так есть. Слушай меня!
И вслед за этим - поразительное дело - пришёл ответ.
- Слушай, она мне говорит! - выкрикнул голос. - К чему, с чего?
- Голос! - воскликнул Сид.
Потом он зашептал:
- Это его голос. Но он же умер!
- Да, - сказал я.
- И ещё одна вещь, - сказала старая женщина. - Тебе следить надо, что ты ешь. А то смотри, как-нибудь!
- Тебе легко говорить! - парировал голос старика.
- Ну и скажи!
Раздался мягкий щелчок. Глаза Сида скользнули вниз. Он видел то же самое, что видел сейчас я - ладонь старой женщины, сжимавшую небольшой карманный магнитофон, который я взял у него на время.
- И ещё одна вещь, - сказала она, живущая.
Щёлк.
- За что мне такое? - воскликнул он, умерший.
Щёлк.
- У меня список уже вот досюда! - закричала она, живущая.
Сид обернулся ко мне.
- Ты? - сказал он.
- Я, - сказал я.
- Как? - сказал он.
- У меня были все твои кассеты, которые мы записывали тогда, вечерами, - сказал я. - Я из них вырезал то, как он говорит, а потом вклеил куски чистой плёнки, чтобы она могла на него кричать в промежутках. Кое-где он кричит, не дожидаясь ответа. Но если она захочет, можно тогда его - щёлк! - выключить, покричать, а потом включить его обратно.
- Как ты узнал?..
- Я увидел её на кладбище, - сказал я. - Это было невыносимо. Как она говорит с этим безжизненным куском мрамора, и никто не отвечает. Я переписал все твои кассеты, все скандалы и крики, и зашёл однажды ближе к вечеру на кладбище, и она в самом деле была там, снова сидела там, и сидела бы всегда, и в конце концов так и умерла бы прямо там от голода. Никто не отвечал. Но кто-то должен отвечать, обязательно, даже если ты не слушаешь, или думаешь, что не слушаешь, и я просто подошёл к могиле, включил магнитофон, протянул его ей, а она так и сидела у этого камня, дождался, пока он закричит, и ушёл. Не обернулся. Не стал ждать, закричит ли она в ответ. Она и он, он и она, высокий голос и низкий, низкий и высокий: Я просто ушёл. А вчера вечером она снова сидела здесь, на скамейке. Ела творожный торт. Знаешь, мне кажется, она выживет. Правда, чудесно?
Сид прислушался. Старик снова жаловался:
- За что мне такое? Кто бы мне сказал! Ну, я жду. Ну?
- Поглядите, какой умный нашёлся, - воскликнула женщина.
Мы с Сидом медленно удалились в прекрасный летний вечер. Её высокий голос, и его - низкий - остались позади.
Сид взял меня под руку.
- Хоть ты и гой, - сказал он, - из тебя вышел неплохой еврей. Чем могу?
- Как насчёт бутерброда с копчёным мясом? - сказал я.