— Никаких особых планов, — ответил я. — А почему это вас интересует?
Он окинул меня взглядом.
— Сколько вы весите, Питер?
— Сто пятьдесят фунтов, — ответил я.
— Вот как! Ну, все равно, сала на вас немного. Как переносите жару?
— Вы должны бы знать, — ответил я, — Венера ведь не холодильник.
— Да я не о том, я о настоящей жаре.
Тут я начал соображать, что к чему.
— Вы замышляете экспедицию!
— Совершенно верно. Горячую экспедицию, — он широко улыбнулся. — И, может быть, опасную.
— Куда?
— На Солнечную сторону Меркурия.
Я тихонько присвистнул.
— В афелии?[3]
Он решительно откинул голову.
— Что толку затевать переход Солнечной в афелий? Чего ради? Четыре тысячи миль смертоносной жары — и только для того, чтобы какой-нибудь молодчик подкатил следом за вами, использовал все ваши данные и прикарманил вашу славу, проделав спустя сорок четыре дня тот же маршрут в перигелий? Нет уж, спасибо. Я хочу форсировать Солнечную без дураков, — он резко придвинулся ко мне. — Я намерен преодолеть Солнечную в перигелий и притом — по поверхности. Тот, кто это сделает, победит Меркурий. Пока еще никто не победил его. А я хочу, но мне для этого нужны помощники.
Тысячу раз я ловил себя на такой мысли, но ни разу не осмеливался подумать об этом всерьез. Никто не осмеливался, после того как исчезли Уайат и Карпентер. Как известно, Меркурий совершает оборот вокруг своей оси за то же время, что и оборот вокруг Солнца, и одно его полушарие поэтому всегда обращено к Солнцу. В перигелий это самое раскаленное место во всей нашей солнечной системе, если не считать поверхности самого Солнца.
Маршрут этот — чистое адово пекло. На себе испытали его всего несколько людей, но никто из них по вернулся, чтобы рассказать нам об этом. Да, конечно, это переход через огненный ад, и все же мне верилось, что когда-нибудь найдутся люди, которые его совершат.
И мне захотелось быть одним из них.
Исходным пунктом явно могла быть только лаборатория в Сумеречной зоне, близ северного полюса Меркурия. Размаха тут особого не было: ракетная площадка, лабораторные помещения и жилье для людей Сандерсона глубоко в толще коры, да еще башня с солнечным телескопом, которую Сандерсон построил за десять лет до того.
Сумеречная лаборатория, естественно, не была особо заинтересована в завоевании Солнечной стороны: ведь Сандерсон занимался только Солнцем, и Меркурий ему был нужен просто как ближайшая к его любимому детищу глыба, на которой можно поставить обсерваторию. Место он выбрал, надо сказать, удачное. Температура на Солнечной стороне Меркурия достигает в перигелий плюс 410 градусов по Цельсию; а на Ночной стороне почти всегда постоянна минус 244 градуса. Никакое сооружение, обслуживаемое людьми, при столь крайних температурах уцелеть не может. Но благодаря некоторому колебанию оси Меркурия между Солнечной и Ночной сторонами существует Сумеречная зона, где температурные условия несколько ближе к терпимым для человека.
Сандерсон построил лабораторию близ полюса, где Сумеречная зона достигает ширины шести миль и температурные колебания не превышают 25–30 градусов. Солнечный телескоп вполне стойко переносит такие скачки температуры, и из восьмидесяти восьми земных дней, составляющих меркурианский год, Сандерсон мог без затруднений наблюдатьСолнце примерно в течение семидесяти дней.
Когда мы осели в лаборатории для окончательных приготовлений, майор рассчитывал на помощь Сандерсона, который кое-что знал о Меркурии и о Солнце.
Сандерсон действительно кое-что знал. Он считал, что мы просто сошли с ума, откровенно сказал нам об этом, но и помог нам во всем. Целую неделю он инструктировал Джека Стоуна, третьего члена нашей экспедиции, который прилетел на несколько дней раньше нас со снаряжением и припасами.
Бедный Джек встретил нас на ракетной посадочной площадке чуть не плача — такую страшную картину Солнечной стороны нарисовал ему Сандерсон.
Стоун был совсем юнец, — ему, наверно, не было и двадцати пяти, — но он ходил с майором на Вулкан и умолил взять его на этот маршрут. У меня было такое ощущение, что Джекне особенно увлекался разведкой планет; просто он взирал на Микуту, как на божество, и готов был идти за ним повсюду, словно преданный щенок.
Мне-то было все это безразлично, лишь бы он понимал, на что идет. В нашем деле не стоит особенно расспрашивать людей, зачем их сюда потянуло. Как правило, они начинают что-то смущенно болтать и вразумительного ответа от них не добьешься.
Так или иначе, Джек взял на подмогу трех человек из лаборатории, к нашему прилету расставил все машины и разложил все снаряжение с припасами в полном порядке и готовности для проверки и опробования.
Мы с ходу занялись этим. Средств у нас хватало — от телевизионных компаний, да и у правительства Микута сумел кое-что заполучить, — поэтому все оснащение наше было новенькое и отличного качества. У нас было четыре вездехода: три легких — «жуки», как мы их называли, на особых уширенных баллонах-подушках, со специальными моторами, в которых при сильном повышении наружной температуры включалось охлаждение свинцом, — и один тяжелый трактор для буксировки волокуш.
Майор проверил все до мелочей. Затем он спросил:
— Есть какие-нибудь известия от Макиверса?
— Кто это? — полюбопытствовал Стоун.
— Он с нами пойдет. Нужный человек. На Земле прославился как альпинист, — майор повернулся ко мне. — Вы, наверно, слышали о нем.
Я и впрямь слышал много всяких историй, героем которых был Тед Макиверс, и меня не особенно обрадовало известие, что он пойдет с нами.
— Отчаянный парень, кажется?
— Возможно. Он и удачлив, и искусен. Где провести границу? Нам ведь очень нужно побольше и того, и другого.
— Вы когда-нибудь с ним работали? — спросил я.
— Нет. Вам он не правится?
— Не могу этого сказать. Просто Солнечная сторона по такое место, где можно рассчитывать на удачу.
Майор рассмеялся.
— Не думаю, что у нас есть какие-нибудь основания тревожиться насчет Макиверса. Когда я говорил с ним о нашей экспедиции, мы отлично поняли друг друга. А во время перехода мы все будем так нужны друг другу, что тут уж не до глупостей, — он снова взял в руки список припасов. — Давайте пока уточним, что мы берем с собой, и начнем упаковываться. Нам придется сильно убавить груз, а время поджимает. Сандерсон говорит, что нам надо выступать через три дня.
Прошло два дня, а Макиверс все не появлялся. Майор о нем помалкивал. Стоун нервничал, и я тоже. Второй день мы потратили на изучение фотосхем Солнечной стороны. Даже лучшие из них были плохи — съемки делались со слишком большой высоты, и при увеличении все детали расплылись в мутные пятна. Разобрать на них можно было только наиболее высокие горные хребты, кратеры, провалы — и больше ничего. Все же они помогли нам наметить хотя бы общее направление нашего маршрута.
