Шок, который Госсейн испытывал во время речи Нордегга, прошел почти сразу же, и осталось лишь ощущение, что над ним издеваются каким-то непонятным образом.
– По-моему, все это очень глупо, мистер Нордегг, – сказал он и, помолчав, добавил: – Ведь вас так зовут?
– Верно, – Нордегг кивнул. – Хотя я не понимаю, откуда вы могли узнать мое имя.
– Ваш магазин в Кресс-Вилледж, – продолжал настаивать Госсейн, – находится в конце ряда из девяти домов, на перекрестке четырех дорог.
– Нет никакого сомнения, – заявил Нордегг, – что вы тщательно изучили мой городок, либо лично, либо по фотографиям.
Госсейн подавил в себе раздражение, вызванное находчивыми ответами лавочника.
– Примерно в миле к западу от вашего магазина стоит небольшой, причудливой формы, домик, – сказал он.
– «Домик»! – фыркнул Нордегг. – Известный всему миру загородный дом семьи Харди!
– Девичья фамилия моей покойной жены была Харди, – сказал Госсейн. – Она умерла месяц тому назад. Патриция Харди. Может, теперь вы вспомните?
Он увидел толпу людей, напряженно ожидающих ответа, услышал, как Нордегг иронически рассмеялся.
– Что еще могу сказать, леди и джентльмены, судите сами. Он говорит, что Патриция Харди – его жена. Думаю, что все мы дышали бы о таком событии, как ее свадьба. Что же касается «покойной» Патриции Харди, или Патриции Госсейн, – тут он улыбнулся, – могу вас заверить, что видел се не далее как вчера утром, и она очень живо гарцевала на белом арабском скакуне.
Это уже не походило на издевательство. У Патриции не было даже лошади, тем более арабского скакуна. Жили они небогато, целый день работали на своей маленькой фруктовой ферме, а вечером упорно занимались, готовясь к Играм. Да и Кресс-Вилледж отнюдь не славился тем, что в нем находился загородный дом семьи Харди – ведь они были ничем не выдающимися людьми. Что все это могло значить?
Мысли мелькнули и пропали в его мозгу. Необычайно отчетливо он увидел, как окончить этот нелепый спор.
– Я могу лишь предложить, – сказал он, – повторить все, что говорил, перед детектором лжи. Уверен, что он тут же подтвердит мою правоту.
Но детектор лжи ответил:
– Нет, вы не Гилберт Госсейн и никогда не жили в Кресс-Вилледж. Вы… – Голос замолк. Электронные трубы аппарата неуверенно замигали.
– Ну же, – не вытерпел распорядитель. – Кто он?
Ответ последовал после долгой паузы.
– Мозг этого человека не содержит нужной информации. Он не знает своего настоящего имени. В нем чувствуется какая-то сила, но в данных обстоятельствах определить, кто он такой, не представляется возможным.
– И в данных обстоятельствах, – решительным тоном, не терпящим возражений, заявил распорядитель, – я могу лишь посоветовать вам как можно скорее обратиться к психиатру, мистер Госсейн. Естественно, здесь вы не останетесь.
Минутой позже Госсейн шел по коридору. Он ничего не видел вокруг, не помнил, как добрался до комнаты и набрал нужный номер. Прошло две минуты, прежде чем его соединили с Кресс-Вилледж. На экране появилась молодая женщина с довольно суровым выражением лица, но приятной наружности.
– Я – мисс Тричерз, секретарь мисс Патриции Харди во Флориде. О чем вы хотели поговорить с мисс Харди?
В первую секунду самое существование такой особы, как мисс Тричерз, ошеломило его. Но Госсейн быстро оправился от изумления.
– По личному вопросу, – твердо сказал он. – И мне необходимо поговорить с ней с глазу на глаз. Это очень важно. Пожалуйста, соедините меня как можно скорее.
Видимо, он говорил достаточно авторитетным тоном, потому что молодая женщина, секунду поколебавшись, ответила:
– Я не вправе выдавать подобной информации, но мисс Харди сейчас находится во дворце Машины. Попробуйте позвонить туда.
– Она здесь, в городе! – невольно вырвалось у Госсейна.
Он не помнил, как повесил трубку, но внезапно женское лицо исчезло с экрана. Видеофон отключился. Он остался наедине с одной-единственной мыслью, сверлившей мозг: «Патриция жива!»
Впрочем, ничего удивительного. Мозг, натренированный, способный воспринимать любую ситуацию реального мира, сразу же отметил, что детектор лжи не мог ошибиться. Сидя перед потухшим экраном, Госсейн почувствовал, что впал в какую-то прострацию. У него не возникло желания ни звонить во дворец, ни разговаривать со своей женой, ни видеть се. Конечно, это придется сделать завтра, но следующий день тоже казался удаленным далеко-далеко в пространстве-времени. Как сквозь сон, услышал он громкий стук в дверь и, встряхнувшись, встал с кресла. В коридоре стоял четыре человека, и один из них тут же произнес:
– Я – менеджер. Извините, но вам придется покинуть нашу гостиницу. Багаж можете оставить внизу. В течение месяца, пока не действуют законы, мы не можем позволить себе сдавать номера людям, на которых пало хоть малейшее подозрение.
Через двадцать минут Госсейн очутился на пустынной улице. Наступил вечер.
За всю историю человечества учение гениального… Аристотеля… привлекло, пожалуй, наибольшее количество последователей… Наша трагедия заключалась в том, что биолог Аристотель продолжил дело философа-математика Платона и, сформулировав все изначальные определения, предсказал дальнейшее их развитие… объединили в одну систему, на которую кощунством считалось посягнуть более чем две тысячи лет… В связи с этим имя его используется при обозначении двух крайне важных Аристотелевых доктрин, и, соответственно, множество современных наук, необходимых для человечества, получило название не-Аристотелевых…
А.К.
Пока еще окончательно не стемнело, он мог не бояться. Хулиганы, мародеры, карманники прятались по углам в ожидании наступления ночи. В глаза ему бросилась вывеска, которая периодически загоралась и гасла:
КОМНАТЫ ДЛЯ ЛИШЕННЫХ ЗАЩИТЫ
ночь – 20 долларов
Госсейн остановился в раздумье. Ему очень хотелось иметь крышу над головой, но, во-первых, денег хватило бы только на несколько дней, а во-вторых, – слишком уж мрачные истории ходили о подобного рода ночлежках. Предпочтительней рискнуть и провести ночь на свежем воздухе.
Он пошел дальше. Темнота сгущалась, один за другим зажигались автоматические фонари. Город Машины сверкал и переливался. Улица, по которой он шел, тянулась на многие мили, и фонари, как часовые, стояли по обе стороны, уходя вдаль и сливаясь в одно слепящее пятно на горизонте. Внезапно его охватило отчаяние.
Совершенно очевидно, он страдал определенного рода амнезией, и теперь необходимо проанализировать происшедшее во всех его аспектах. Только таким образом удастся избавится от ненужных эмоций, а, следовательно, и от своего теперешнего состояния. Госсейн пытался представить себя с точки зрения нуль-А концепций, как нечто целое: тело, мозг; амнезия – в этот самый день и час, в этом самом месте.
