Повинуясь безотчетному импульсу, он сгреб все рукописи и спустился на кухню. Ивченко был там, читал газету, широко расставив локти на столе. Соколов присел на корточки возле печки, развел огонь. Несколько минут он бросал в огонь пачку за пачкой и ворошил бумагу кочергой. Пустые слова взлетали мелкими чешуйками пепла и уносились в дымоход. Когда все догорело, Соколов поднялся и подошел к окну.
Ивченко молча смотрел на него.
За окном ветер быстро гнал черные тучи, меж ними сверкали молнии, и с каждой минутой становилось темнее, будто наступала ночь.
- Почему вы сожгли свои рукописи? - спросил Ивченко, складывая газету.
- Океан заставил меня сделать это, - сказал Соколов, не отворачиваясь от окна. - Там было слишком много лжи. Сегодня я увидел океан и понял - все, что я делал раньше, гроша ломаного не стоит.
- А вы, оказывается, неплохой человек, - произнес Ивченко слегка удивленно. - Вы читали "Солярис"?
- Станислава Лема?
- Да. Так вот: Лем не выдумал его.
Очень яркая молния вспыхнула, и через несколько секунд раздался грозный раскат грома. Соколов повернул голову, вопросительно посмотрел на Ивченко.
- Мы допускаем существование Океана где-то в Космосе, но не видим, что он занимает три четверти поверхности нашей планеты. Это наш океан, - пояснил смотритель маяка.
- Так вы думаете, что он... разумен? - серьезно спросил Соколов. В его голосе не было и тени удивления.
- Не совсем... Он возник тогда, когда на Земле не было еще и речи о жизни. Миллиарды лет ничто не нарушало его покой, поэтому у него не было стимулов к развитию, он находился как бы в младенческом состоянии. Так продолжалось до тех пор, пока не появились мы, люди. Мы сразу же начали взрывать в океане бомбы, сливать туда ядовитые отходы, топить атомные подводные лодки. Мы делали ему больно, и с каждым годом все больнее и больнее... Ивченко помолчал, был слышен только вой ветра и грохот прибоя. Вы заметили, как в последнее время меняется климат? Во всем винят парниковый эффект, все такое прочее... Я думаю, дело в другом. Океан получил стимул к развитию. Мы принудили его к этому. В конце концов, даже амеба приучается не лезть под электрический ток. Океан стал прогрессировать фантастическими темпами, какие и не снились его лемовскому собрату. В его огромном теле происходят неведомые нам изменения, отражающиеся на всей планете. Над океаном зарождаются ураганы невиданной силы, из его глубин поднимаются волны, сметающие целые города.
Ивченко бросил на стол газету, и Соколов снова увидел заголовок: "Цунами обрушиваются на Японию".
- Каким-то образом океан понял - чтобы выжить, он должен уничтожить все, что вредит ему. И не надо искать в этом соотношения с нашими понятиями добра и зла. Это просто защитная реакция. В сущности, наш океан еще только ребенок. Его разум только начинает пробуждаться.
- Что же будет дальше? - спросил Соколов.
- Океану достаточно всего нескольких ударов, чтобы снести человечество с лица Земли. А потом... потом воцарится покой, но океан уже будет развиваться, потому что мы дали ему стартовый толчок. До каких вершин он поднимется - этого мы так и не узнаем.
- Вы думаете, я сумасшедший? - неожиданно спросил Ивченко, поймав взгляд Соколова. На его губах появилась легкая усмешка. Он пожал плечами: - Можете мне не верить, дело ваше, только очень скоро убедитесь - все это правда. Прислушайтесь к шторму. Уже играет прелюдия! Я давно живу рядом с океаном и, кажется, научился понимать его. Развязка близка, но я всего лишь человек, мне страшно, как и всем. Я давно храню пистолет с одним-единственным патроном. А вы, наверное, неплохой писатель. Жаль, никто не сможет прочесть книгу, которую вы могли бы написать ПОСЛЕ. Некому будет ни писать, ни читать. Извините, что у меня нет второго патрона, для вас.
Ивченко поднялся и ушел, оставив Соколова одного. Тот слышал грохот океана, рев маяка, видел вспышки молний за окном. Он стер со лба испарину. "Нет, этого просто не может быть. Все-таки он сумасшедший", - повторял писатель про себя, пытаясь убедить себя в этом, потому что иначе глубинный ужас готов был захлестнуть его.
Соколов сел за стол и несколько минут тупо смотрел на чистый лист бумаги. Руки его дрожали. Потом он схватил ручку и начал писать - быстро, не думая. Это было как озарение свыше, голова была какой-то опустошенной, только кровь громко билась в висках и слова, казалось, ложились на бумагу сами собой. Он не слышал неистовства стихии, поднимавшегося к какому-то немыслимому крещендо, он не замечал времени, ничего вокруг...
Звук выстрела вернул его к реальности. Он взбежал по винтовой лестнице в комнату Ивченко и замер на месте.
Смотритель маяка с лицом, изуродованным выстрелом в рот, лежал на полу в расплывающейся луже крови. Рядом валялся пистолет. Страшная кровавая лужа блестела, и почему-то Соколову трудно было отвести от нее глаза. Он подумал вяло и отстраненно, будто это происходило не с ним: "Почему говорят, что кровь алая? Темная она, почти черная..."
Было тихо. Почему тихо?!
На негнущихся ногах Соколов подошел к окну. Он увидел, что поверхность океана стала гладкой, волн почти не было. Гроза удалялась, молнии вспыхивали все слабее, а грома вообще не было слышно. Ужас исказил лицо Соколова, он посмотрел на труп смотрителя и бросился бежать.
Он сбежал по винтовой лестнице вниз, натянул свой плащ, распахнул дверь. Холодный ветер ударил его по лицу. Соколов, шатаясь, побежал от маяка, не зная, куда и зачем он бежит, остановился и обернулся. На фоне покрытого тучами серого неба маяк казался неестественно белым; он заревел, а когда рев умолк, Соколов вдруг услышал в зловещей тишине за спиной ровный нарастающий гул.
Повернувшись лицом к океану, он увидел, как навстречу ему с огромной скоростью несется чудовищная, заслонившая полнеба, черная волна, вобравшая в себя всю мощь Океана.
