Когда он возник с дипломом кандидата наук, его не сразу восприняли всерьез. По расчетам родителей, сын должен был всего лишь перейти на пятый курс.
— Ну, и чем ты собираешься заниматься? — спросил отец.
Он уже пришел в себя и горделиво поглядывал на Камилла. Одно слово Усманов!
— Хочу работать у тебя.
— Почему?
— Лучшая в Союзе аппаратура высокого давления.
— Правильно. — Сын все больше нравился Марату Магжановичу. — Только у меня нет вакансии сэнээса.
— Согласен быть мичманом, — гордо сказал Камилл.
— Слушай, а где твои локоны? У тебя же были прелестные мушкетерские космы.
— Они оказались не рациональными, — объяснил сын. — Требовали лишнего ухода. В горах это мешает.
— Ты что — альпинист?
— Естественно.
— Мать, слышишь?.. — несколько растерянно спросил Марат Магжанович. Ну что ж, прекрасно. Осталось научиться щелкать языком, и ты станешь настоящим Усмановым.
В ответ Камилл издал такой хлесткий звук, что у отца зазвенело в ушах.
Именно в это лето в институте появилась Лариса Устинович.
Молодые прожили безоблачно два года, детей не завели. Лариса объясняла так: «Хочу любить только тебя». Камилл не возражал, поскольку в житейских вопросах был безграмотен. Мать и жена — вот все женщины, которых он узнал за двадцать пять лет жизни. Мама звала к себе, обещала две комнаты. Но Лариса ценила самостоятельность, и они остались в общежитии.
Камилл зимой занимался проблемой металлического водорода, а отпуск, несмотря на возражения жены, проводил в горах, В то лето он возвращался из Заилийского Ала-Тау, выполнив норму кандидата в мастера. Вез Ларисе новые стихи.
Во Внуково приземлились поздно, Камилл едва поспел к последней электричке. В свой городок приехал рано утром, только-только светало.
Улицы были непривычно пустынны. Утренний холодок прогнал остатки вагонной дремоты, бодряще проникал за ворот расстегнутой ковбойки. Тяжесть рюкзака почти не ощущалась, подкованные триконями ботинки весело лязгали по тротуару, Камилл быстро добрался до общежития и, не замедляя шага, поднялся на третий этаж. Бесшумно ввел ключ в замочную скважину. Однако дверь не открылась, видно Лариса опустила защелку. Что делать? Будить жену не хотелось…
Камилл спустился во двор и посмотрел на свой балкон. Дверь была приоткрыта, шторы раздернуты. По наклонной крыше над входом в подвал он подобрался к балкону второго этажа. Осторожно, чтобы не напугать жильцов, взобрался на перила и ухватился за нижние прутья своего балкона. Подтянулся. Перехватывая руками, как обезьяна, очутился наверху. Это походило на подъем по отвесной стенке. О том, что его могут принять за вора, Камилл не подумал. Легко перешагнул через перила и, едва сдерживая смех, открыл балконную дверь, И отшатнулся…
Он не помнил, как скатился вниз, как бежал но пустым улицам, грохоча ботинками. Очнулся в городском саду. Бросил рюкзак в росистые кусты, сам упал рядом…
Никогда раньше он не испытывал бессилия или отчаяния, так как легко решал любую задачу. Его нельзя было обидеть, потому что он был слишком занят своими идеями. Последний раз он плакал в младенчестве, И вот теперь сидел и, как побитый щенок, скулил. В какой-то миг вспомнил мягкие мамины руки. Согнувшись под тяжестью рюкзака, поплелся к ней…
Камилл и Лариса официально не развелись. Сначала он избегал встреч, а потом Лариса так повернула дело, что даже приглашала Камилла на чай. И он шел, казня себя за малодушие.
В день взрыва институт посетила делегация руководящих работников во главе с заместителем министра. По минералогическому музею их вел, как обычно, заведующий Аркадий Борисович Степанов.
В сорок лет Степанов сохранил юношескую стройность и восторженность. Он был истым джентльменом: брился два раза в сутки и раз в неделю подстригал щеточку усов. В любую жару носил костюм-тройку. Лакированные туфли сияли, в булавке галстука раскаленным угольком светился рубин (конечно, не синтетический). Только два недостатка было у Аркадия Борисовича: язва желудка, которая поджелтила кожу лица, и необязательность перед друзьями. Любой лаборантке мог пообещать заграничную безделушку и привозил, однако часто и крупно подводил начальника алмазного участка Инну Ивановну или Камилла Усманова. Например, до сих пор не была документально оформлена передача алмазов, из которых институтские гранильщики изготовили копии исторических бриллиантов — «Шаха» и «Орлова». Как раз перед этой витриной стояли руководящие работники и щурили глаза от ослепительно вспыхивающих фацеток.
— Какие были потери при огранке? — спросил кто-то.
— Почти шестьдесят процентов, — ответил Аркадий Борисович. — Я понимаю ваш вопрос. При огранке всемирно известного алмаза «Кох-и-Нур» потери составили всего сорок процентов. Но ведь синтетические алмазы на два порядка дешевле природных! Да и затоварены мы ими…
— Почему на «Шахе» не воспроизведены надписи? — вмешался в разговор замминистра.
— Именно сейчас на лучшей копии алмаза наши ребята пытаются это сделать. Весьма трудоемкая работа.
— А как с изотопным составом?
— Полная идентичность!
— Вы по-прежнему добавляете в шихту дорогостоящий углерод-тринадцать?
Степанов замешкался с ответом и посмотрел на директора института.
— Других вариантов у нас пока нет, — сказал Марат Магжанович. Себестоимость алмазов мы снижаем за счет громадных выходов с «Тора».
— Расскажи-ка нам о нем подробнее, — негромко молвил заместитель министра. — А то мы как те обыватели — телевизор смотрим каждый день, а в принципе его работы несведущи.
Под общий смех Усманов двинулся в дальний угол музея. Его массивная фигура не без изящества огибала стенды, на которых сверкали и переливались огнями фиолетовые с красной искрой аметисты, желтые цитрины и топазы, голубые аквамарины, темновасильковые гранаты, зеленые изумруды и шпинели, пламенно-алые рубины. Шаркая шлепанцами, надетыми поверх обуви, следом потянулись остальные. Степанов же задержался и вернулся к дверям, в которых стояла и делала призывные знаки одна из сотрудниц музея.
Между тем Марат Магжанович, время от времени поглаживая остриженную голову, неторопливо рассказывал:
— Исходная идея проста и высказана не нами. Некоторые геологи считают, что для образования алмазов не обязательна закупорка жерла вулкана. Достаточно магме двигаться в канале с переменным сечением, как, согласно уравнению Бернулли, возникают громадные перепады давлений. В некоторых зонах возможна перекристаллизация алмазов. Теперь взгляните на модель «Тора». — Директор института широким жестом показал на большого диаметра бублик с тонкими, бегущими к центральной оси, спицами. В общем это было странноватого вида велосипедное колесо с прозрачной покрышкой, сквозь которую просвечивала шина. В нескольких местах она была сильно ужата. Видите? Все достаточно просто. «Тор» наполняют шихтой — смесью углерода с каким-нибудь растворителем, например, никелем. Вот эти нагреватели поднимают температуру до двух тысяч кельвинов. Затем «Тор» начинает вращаться — сотни, тысячи оборотов в минуту. Давление скачком подпрыгивает до нескольких гигапаскалей. Но алмазов еще нет! — Усманов уже зажегся и темпераментно размахивал руками. — В этот момент операторы резко тормозят «Тор». Огненный расплав по инерции с огромной скоростью струится по внутренней полости, по пережимам и расширениям. Локальные давления возрастают до десяти гигапаскалей! И алмаз начинает расти, поскольку выполнены все три условия Лейпунского: температура, давление, растворитель.
