В вестибюле гуляли лютые февральские сквозняки. Становилось неуютно.
- Может, поедем ко мне? Так сказать, продолжение банкета? - предложил Иван, лихорадочно соображая, убрана ли постель и осталось ли съестное в холодильнике.
- Я бы рада… Но у меня поезд в двадцать три пятьдесят пять, - сказала Людмила, жалостно сдвинув брови.
- Что ж…
- Вы не подумайте, Иван, что это предлог! Хотите покажу билеты?
- Если это действительно не предлог, билеты можно сдать, - настаивал Иван.
- Иван… Ну честно… Не могу… Лучше вы ко мне приезжайте. В Харьков, - с классической провинциальной сердечностью произнесла Людмила.
- Что, если приеду?
- А то и приезжайте! Серьезно!
- Тогда адрес пишите. И мыло.
К великому изумлению Ивана, она тотчас от руки написала адрес на подвернувшейся под руку картонке (памятка ресторана «Суаре»). И телефон (он же факс). И мобильный. Напоследок, поразмыслив, добавила адрес электронной почты. «Людмила Андраш, тележурналист».
Потом Иван много раз спрашивал себя, отчего Людмила не дала свою визитку. Ведь наверняка у нее есть, телекомпании обычно делают для всех сотрудников разом, и довольно приличные. Может, с собой не было?
В душе он сразу решил, что поедет. С каждым днем эта уверенность крепла. И однажды украинская девушка Людмила окончательно превратилась для него в желанный символ некоего простого, теплого на ощупь, мира, где вдоволь еды и любви, где бедный комфорт доступен всякому, где шутки просты, а духовность - это не осиянная восковыми свечами всенощная и не предстояние бездне, а нечто сродни умению различать сорта пива и в дождь не позабыть зонт. Украина ассоциировалась у Ивана с кнедликовым, задорно пукающим и отрыгивающим мирком солдата Швейка, с олд мэри ингландом хоббитов, это как попасть в передачу вроде «Готовим вкусно» с правом оставаться там, пока не наскучит. В родном Ивану Мурманске все было не так. Да и в Москве, стальной, необъятной, тоже.
Но бесенок-критикан глумился над идеей харьковской поездки. Не верил Людмиле. «Написала адрес, дурында, а теперь небось жалеет…»
Иван рассказал о новом знакомстве товарищу. Раньше тот работал в Компании, в соседней выгородке, теперь же трудился сетевым администратором в Олимпийском комитете.
Товарищ слыл донжуаном или, как сказали бы встарь, во времена Островского, ферлакуром - это слово очень нравилось Ивану. В подпитии рассказывал всякое, хвалился даже совокуплением с командой По синхронному плаванью во время каких-то там отборочных, что ли, соревнований, где он заведовал компьютерной частью.
- Как думаешь, ехать в Харьков?
- Палюбас! - заверил Ивана распаленный хмелем товарищ. - Клиентка, по ходу, в готовности! Адрес вон написала, чтоб не заблудился.
- И что?
- Ну, приедешь. Позвонишь. Скажешь, что в Харькове по делам, чтоб не воображала себе, ну ты понимаешь… Дальше - как обычно с этими… женщинами…
С притворной непринужденностью Иван кивнул. Он не сказал товарищу, что женщин у него никогда не было.
Когда бутыль со сладковатым пойлом опустела, Иван наконец-то решился Людмиле позвонить. Суставчатые, будто сработанные природой из особой разновидности розового бамбука пальцы Ивана предательски дрожали.
А что если ответит мужской голос?
Или телефон она дала неправильный?
Не ждет? Занята? Была пьяна тогда?
Спросит, отчего он не предупредил ее хотя бы за день по электронной почте. И что он на это ответит?
Заныли в трубке длинные гудки соединения. Дюжина. Вторая. Безнадежно.
Иван набрал еще раз. Но вновь никто не ответил.
«На работе, наверное».
Иван отчертил ногтем номер мобильного, написанный на картонке округлым почерком хронической хорошистки. Напикал и его.
«Ваш абонэнт знаходыться поза досяжностью», - услышал Иван. От неожиданности опешил. Повторил дважды, пока не угадал в грязноватых звуках южного диалекта привычное «вне зоны досягаемости».
«Ладно, вечером».
Он лег на свою кровать, застеленную ворсистым одеялом (в последний раз он спал на такой, когда в детстве, сразу после перестройки, ездил в Астрахань, к тетке - та служила заведующей на базе отдыха, откуда позаимствовала множество предметов обихода). Кровать заныла всем своим скелетом.
Иван сплющил веки и попробовал забыться. В поезде было как в экваториальном лесу, именины попутчика разверзлись этакой пивной воронкой - в общем, ночью отдохнуть, считай, не получилось. Но сон не шел, зато шли, текли, жаркие обманы… Ветер колышет волнистый газ занавески, окно распахнуто в ночь. Сидящая на краю разложенного дивана Людмила старательно оправляет на коленях платье, но вот Иван поднимает взгляд и видит, что это не платье на ней, а юбка с высоким поясом, и между тем, блузки-то никакой на ней и нет… Вот она кладет прохладную руку ему на грудь, касается губами его лба, так делала перед сном его мама, гм… а вот так мама никогда не делала… И вроде бы он к ним привык. Но стыдные эти грезы несказанно ему надоели. Собственно, он и приехал в Харьков за избавлением.
Иван рывком встал.
Оставаться и дальше в номере было решительно невозможно.
Солнце выкатилось из-за серых кулис и, подобно примадонне, величаво шествовало по затянутому дымком небу.
Он глянул вниз, туда, где простиралась самая широкая площадь Европы, уже анонсированная Людмилой в «Суаре».
«Нужно обязательно посмотреть. Вот она спросит, а я скажу: уже бывал, гулял».
* * *
Иван вышел на середину площади. Она была названа как-то очень по-латиноамерикански, не то в честь независимости, не то в честь свободы.
Он расставил на ветру руки - героиня «Титаника».
Вдалеке, именно вдалеке, ибо площадь оказалась и впрямь циклопической, просторней только китайская Тань-Ань-Мынь (утверждал туристический интернет-портал), громоздились конструктивистские, прямоугольного абриса, дома, чуть левее грел на солнце отсырелый бок младший брат Московского университета, университет Харьковский. Там шли томительные занятия. Иван закрыл глаза. А когда открыл, ему вдруг показалось, что на него, одинокую заезжую букашечку, смотрят теперь изо всех окон, со всех чердаков и балконов зданий, со всех сторон.
«Всем здрасьте… Я из города Москва… У меня тут девушка…» - объяснительно прошептал Иван. Ничего умнее он придумать не смог.
Вдруг вспомнилось, что его начальник любил похвалиться харьковской тещей. А давешний сосед по общежитию - сожительницей-харьковчанкой. У двоюродной сестры Ивана, дородной румяной девицы с основательным именем Клавдия, муж, она называла его Рыся, был «из Харькова» (на самом же деле из ближнего к нему райцентра).
