— Мы знаем, — сказал Брегг, — индейцы нас бросили в пяти километрах отсюда, на берегу мутной речки с аллигаторами и прочей нечистью. Кажется, ко всему привычные люди, эти индейцы, а чего-то боятся.
— Как сказать, — вздохнул загадочно Санчес, — может быть, там и есть что-то такое, страшное…
— А вы не боитесь? — спросил Женэ.
— Только радиации, но у вас, наверное, есть счетчики.
— У нас есть и медицинская новинка — таблетки, устраняющие действие радиации на организм. Гамма-стимулятор. Поделимся.
Санчес благодарно кивнул головой. Не отказался он и от ужина. Мясо кариаму оказалось темнее и, действительно, нежнее индейки. Холодный мартини из трехлитрового термоса в рюкзаке Санчеса был особенно желаем в эту душную тропическую ночь. Потом все стали устраиваться на ночлег. Дежурство Санчес уговорил не устраивать.
— Зачем? Крупных хищников здесь нет, а мелкие не тронут, если вы их не заденете.
— А змеи? — спросил Брегг.
— Обычно они первыми не нападают на человека. В дождливый сезон еще могут заползти в нагретую телом постель, а в такую ночь предпочитают болотную траву.
Вскоре Санчес безмятежно храпел.
Бельгиец тоже заснул: очевидно, подействовало снотворное. А француз все лежал без сна. Какая-то смутная тревога наполняла сердце. Почему Брегга так взвинтила сельва? Может, действительно, есть что-то гипнотическое в этих южноамериканских лесах? В их томительных, душных ночах. Вот и сейчас повсюду странные пугающие звуки, загадочные завывания, осторожные шаги, стоны, шорохи. Что их ждет в этом уголке сельвы, который так пугает здешние племена?
Кто знает?
С утра начали мастерить плот для переправы через болото. Это была необычная в умеренных широтах трясина, а цепь вонючих разводий со стоячей водой. Ярко-зеленая диковинная трава так и норовила зацепить плот, с трудом выдерживавший тяжесть троих людей с их геологическим скарбом и рюкзаками.
— Не расползется? — спросил Брегг.
— Не думаю, — откликнулся Санчес. — Все связки — на совесть. А эти лианы крепче любой веревки.
— Тишина-то какая, — заметил Женэ, орудовавший веслом-шестом, — ни рыба не плеснет, ни лягушка не прыгнет, только трава скрипит под плотом.
Санчес встал во весь рост, по щиколотку в воде, заливающей плот, достал бинокль, осмотрел окрестности.
— И птиц нет, — резюмировал он. — Ваша кариаму была, по-видимому, последней. Не узнаю сельвы.
— Может быть, сказывается близость урановых руд? — предположил француз. — Странно: уровень радиации лишь чуть-чуть превышает норму.
— Живая тварь чувствительнее любого дозиметра. Что-то в округе должно препятствовать развитию животной жизни. Ушла рыба, ушли пресмыкающиеся, не летают птицы.
— Даже комаров нет, — добавил Брегг. — В таком виде сельва меня вполне устраивает.
— А меня удивляет, — Санчес был задумчив и хмур.
Больше к этой теме не возвращались. Тишина не пугала, а отсутствие комаров даже радовало. Только преследовал неприятный запах гниющих трав, болотных испарений.
За час до наступления темноты подошли к пологому каменистому берегу, именно каменистому, а не мангровому, как часто бывает в здешних заболоченных озерах. Голый плоский подъем к нагорью, а может быть к скалистому плато. Но там оказалось не плато, а крутой обрыв, уходивший глубоко вниз. То был каньон — внушительных размеров разрыв земной коры, шириной по верху около километра и такой же глубины. Его стены конусообразно сходились книзу, так что дно его выглядело тропкой — не тропкой — узкой полоской земли. Воздух был до того чист, что казался голубой стеклянной призмой, глубоко вдавленной в землю. Обрыв же спускался уступами, поросшими какой-то странной растительностью: не то лиловой, не то коричнево-желтой.
До быстро наступающей в тропиках темноты оставалось немного, надо было решать, где расположиться биваком — здесь, у обрыва, или спуститься двумя уступами ниже. Здесь мешал сильный, пронизывающий, но совсем не освежающий ветер, «как в преддверии ада», по выражению Брегга. Внизу же могла значительно увеличиться радиация. Проверить это вызвался тот же Брегг («размяться больно хочется после болотной Одиссеи»). Он спустился на первый, довольно широкий уступ, потом, привязав веревку к дереву, еще на несколько метров ниже — в общем на высоту шестиэтажного дома.
— Местечко подходящее, — крикнул он снизу, — радиация так себе: одной таблетки хватит.
Эхо повторило фразу слово за словом.
— Сколько? — спросил Женэ, когда бельгиец поднялся к краю обрыва.
— Около двухсот рентген. Терпимо.
— Не опасно? — спросил Санчес.
— Легкий лейкоз заработаете, — сказал Женэ. — Надо таблетки глотать.
— Ну что ж, рискнем.
До наступления темноты успели спуститься на облюбованное Бреггом место и поставить палатку. Костра не разжигали. Наскоро поужинали и легли: усталость все-таки взяла свое. Но храпел один Санчес, Женэ и Бреггу не спалось. Ночь не пугала ни стонами, ни свистом, ни шуршанием, ни шорохами, и все же было беспокойно — какая-то странная, тревожная ночь. Бельгиец первым не выдержал тишины и окликнул товарища.
— Женэ, спишь?
— Нет, — буркнул француз, — и едва ли засну.
— Почему? Здесь же явно безопасней, чем по ту сторону болота.
— Не убежден. Ты же знаешь, я не неврастеник, но вот подымается в сердце беспричинная, непонятная тревога.
Брегг сел, обхватив колени руками.
— У меня то же самое. Думал, обычный, приобретенный в сельве страх, ан нет. Здесь не сельва пугает.
— А что?
— Какое-то подсознательное предчувствие. Что-то должно случиться. Нехорошее, страшное.
— Мистика.
— Но ведь и ты боишься.
— Может, микроклимат другой? Длительное влияние радиации?
— Так действуют же таблетки…
— Они оберегают кровь, но не защищают нашу психику.
И тут вдруг Санчес приподнялся и сел на своем ложе.
— Может, будем говорить по-испански, сеньоры?
— Мы вас разбудили, профессор? Простите, — извинился Женэ.
— Я уже давно проснулся и не из-за вашего разговора. Просто защемило сердце.
— Нездоровится?
— Нет, что-то беспричинное. Не то тоска, не то страх. А почему, не знаю. На нервную систему не жалуюсь. Да и пугался я только тогда, когда опасность была реальной, ощутимой, — проговорил Санчес с тревожно звенящими нотками в голосе, — а здесь словно в старинном замке, где вот-вот должно появиться привидение.
— Да и у нас похожее состояние, — сказал Женэ.
