— Я бы давно уже был мертв, — сказал он, — Я находился здесь, когда это произошло, и я…
Давид вдохнул, затем прыжком подскочил к перегородке и выглянул наружу. В свете начинающегося дня он увидел пышную растительность — густой амазонский лес с огромными деревьями, вершины которых слабо покачивались под легкими порывами ветра, он снова с наслаждением вдохнул мягкий, насыщенный травяными ароматами воздух, может быть только излишне влажноватый..
— Этот шум… — с гримасой отвращения на лице, неожиданно сказал Ваго. — Вы ничего не слышите?
Давид прислушался, но в окружающей тишине расслышать ничего не смог.
— Нет, — сказал он, — Какой шум?
Он знал, что слух у венерианца сверхъестественно чуткий. Ваго улавливал звуковые частоты — гораздо более высокие, чем двадцать тысяч колебаний в секунду — предельно высокий звук, какой способен слышать человек. Ваго слышал ультразвук до 200 000 герц — феноменальная способность, особенно если вспомнить, что слуховой порог у собак и летучих мышей, земных «рекордсменов», соответственно составляет 80 000 и 120 000 колебаний в секунду.
— Шум какого происхождения? — повторил свой вопрос. Давид.
Ваго пожал плечами. Как мог он описать это на языке землян?
— Это ничего, — сказал он. — Вы правы, надо выбираться из корабля. Попытаемся это сделать.
Как они и ожидали, выходной люк при ударе заклинило, и открыть его удалось только после нескольких изнурительных попыток.
Они с трудом протиснулись в распахнутый люк, но в тот момент, когда ноги их коснулись поверхности, Ваго истошно закричал. Давид обернулся. Венерианец стоял рядом с ним, обхватив обеими руками голову, и продолжал кричать, все надрывней и надрывней. Потом он рухнул на колени, его тело дергалось в конвульсиях. Он повернул к Давиду искаженное ужасом лицо. Он пытался что-то сказать, но слова будто застряли у него в горле, и с побелевших губ слетел только последний долгий крик агонии.
Он упал на землю, головой вперед, перевалился на бок и замер. Давид склонился над ним, но сразу понял, что все уже бесполезно. Ваго был мертв.
Его барабанные перепонки лопнули, и густые струи крови вытекали из обоих ушей.
Несколько минут Давид Маршал беспомощно стоял на коленях возле трупа, не в силах даже пошевелиться. Наконец, он заставил себя встать с земли. Он чувствовал, что его бьет дрожь, как при лихорадке. Его мучила жажда. Ужасная жажда… Дыхание было обжигающе-горячим. Перед глазами плясами светлячки, — лишь неимоверным усилием воли удалось прогнать галлюцинацию.
Оступаясь и спотыкаясь при каждом шаге, движимый одним неистовым желанием выжить, он медленно побрел к лесу в надежде найти там ручей. Каждый шаг давался с болью, словно в икры впивались тонкие стальные лезвия; боль поднималась все выше и словно растекалась по телу — в бедра, в грудь, в голову — пока не заполнила его целиком.
Боль… Лихорадка… Он почувствовал, что — всё, силы на пределе и больше он идти не может. Сломленный, он тяжело повалился на мягкую влажную землю.
Когда он снова открыл глаза, все пространство вокруг было залито желтоватым светом. Деревья исчезли; его взгляд, уставленный в небо, различал только слабое сияние, сквозь которое время от времени тщетно пытался пробиться диск незнакомого солнца.
Небо действительно было затянуто чем-то вроде колышущегося пара, который струился и переливался всеми цветовыми оттенками. Ничего больше Давид пока осмыслить не мог. Что-то в его мозгу все еще было словно парализовано, он был не способен трезво оценивать окружающую обстановку. И еще голоса… Все эти голоса, гудевшие вокруг него, — он не мог сообразить, откуда они доносятся.
На какое-то время он дал себе расслабиться, потом собрался с силами и приподнялся на локте. И сразу увидел их. Они сидели вокруг него на корточках, жалкие, отвратительные, одетые в грязные лохмотья.
Они были похожи на людей… а может быть, ими и являлись. Во всяком случае, у них были человеческие лица, прикрытые длинными волосами и густыми бородами. Их тела, крепкие, мускулистые, добротно сложенные, были облеплены грязью, в которой копошились паразиты. От них исходил непереносимо мерзкий запах.
Давид тряхнул головой. Лихорадка прошла, и рана на лбу перестала кровоточить. Чья-то сострадательная рука положила на рану тампон из корпии и истолченных трав, и голову обволакивала приятная прохлада.
Одно из созданий схватило дряблый бурдюк, налило оттуда воды в выдолбленную тыкву и протянуло тыкву Давиду.
— Твоя… пить… — произнесло оно.
Брови у Давида взметнулись. Он сразу позабыл о сосуде, протянутом ему. Надо же, это существо говорило на его родном языке! Ей-богу, ко всему он был готов, но только не к этому.
— Твоя пить, — повторил гуманоид. — Твоя пить еще и твоя быть лучше.
Давид выхватил тыкву у него из рук и сел.
— Как… значит, вы говорите по-французски? Кто вас научил?
Создание, кажется, не поняло его вопроса. Оно повернулось к другим, и на губах у всех затеплились простодушные улыбки.
— Твоя пить. Твоя надо пить.
— Послушайте… Вы все такие славные… вы спасли мне жизнь. Вы, наверное нашли меня в лесу и принесли сюда, чтобы ухаживать за мной?
— Лес… да, лес… — подтвердило существо с бурдюком.
— Я очень признателен вам, но я хочу спросить. Как это получается, что вы говорите на том же языке, что и я?
На лицах сидевших вокруг него созданий не выразилось ничего, они оставались безразличны. В их глазах не было ни проблеска, ни капельки понимания, которое могло бы побудить Давида обратиться к ним со своими вопросами. Дремучесть и невежество этих людей чувствовались буквально во всем.
Это были приматы. Возможно, они принадлежали к расе, занимающей промежуточную ступень между человеком и животными. Давид через силу заставил себя смириться с этой мыслю.
Но, тем не менее, необходимо было все разузнать в точности.
Эти приматы, хоть и крайне слабо, но — знали язык землян, и надо было выяснить источник этого знания. Вполне вероятно, что он вступил в контакт с представителями мира, уже колонизированного землянами, и, стало быть, можно было надеяться, что где-нибудь неподалеку расположен один из центров космической связи. Давид почувствовал, что надежда на спасение, пробудившаяся в нем, быстро перерастает в уверенность.
— Вы можете проводить меня к своему начальнику? К тому, кто может понять, о чем я спрашиваю?..
Среди гуманоидов возникло какое-то оживление, словно они сомневались, верно ли его поняли; потом существо с бурдюком покачало головой.
