Колыванову повезло лишь в хозяйственном магазине. На ходу он выхватил у мужика из ящика горсть шурупов, побежал по торговому залу и почти в самом углу обнаружил связку вантузов. Николай Петрович с тоской пошарил глазами по разоренному торговому залу, но ничего, кроме обломков витрин, не увидел. В это время еще один опоздавший метнулся к его находке, и Колыванов угрожающе рыкнул:
— Не трогай! Мое!
Было ясно: бежать еще куда-нибудь поздно. Прижимая к груди охапку вантузов, Николай Петрович выбрался на улицу. Где-то вдали уже слышалось голодное завывание милицейской сирены. Улица почти опустела. Надо было торопиться, и Колыванов припустил к дому.
По пути Николай Петрович несколько раз останавливался и предлагал более удачливым гражданам поменять часть своей добычи на другие товары, но никто не желал отдавать за вантузы ни продукты, ни одежду. И только у самого дома сосед с большой связкой деревянных стульчаков согласился на обмен. За каждый стульчак он потребовал по пять вантузов и своей жадностью возмутил Колыванова.
— Ты сдурел что ли? — воскликнул Николай Петрович. — Они стоят одинаково. Посмотри, какая резина. Новье!
— Не хочешь, не надо, — перевесив тяжелую связку стульчаков на другое плечо, равнодушно ответил сосед.
— Да тебе их за всю жизнь не просидеть, — обиженно проговорил Николай Петрович.
— Надо будет, просижу, — упрямо ответил сосед.
Сошлись они на трех вантузах за стульчак и расстались вполне довольные друг другом.
Домой Колыванов вернулся отнюдь не победителем. Он свалил в прихожей свою добычу, посмотрел на жену и в ответ на ее презрительный взгляд развел руками.
— Опоздал, — виновато произнес Николай Петрович. — Все растащили. Можно сказать, революцию проморгал.
— Ты всегда был дураком, — ответил Татьяна Васильевна. — Иди за стол, горе ты мое луковое.
И только теща смилостивилась и поддержала Колыванова.
— Хоть что-то, — внимательно разглядывая вантузы со стульчаками, сказала она. — Другие, которые не ходили на митинг, наверное, вообще ничего не принесли.
Праздник был немного смазан, но только до третьей рюмки. Отходчивое сердце супруги оттаяло, все повеселели, заговорили о вечере. В пять часов должны были приехать сестра Татьяны Васильевны с мужем. А главное, после всех этих событий было что рассказать родственникам, и этого обсуждения сегодняшнего митинга хватило бы кумовьям до самого утра.
После завтрака жена с тещей отправились на кухню мыть посуду. Размякший от обильной пищи и «Перцовой», Николай Петрович вытянул из пачки сигарету и вышел на балкон.
Колыванов чувствовал себя почти счастливым. Правда, на балконе его ждал сюрприз, до того невероятный, что он выронил сигарету с зажигалкой и замер, словно его внезапно настиг приступ каталепсии. На стуле, где в теплое время года Николай Петрович любил выкурить сигаретку, сидело странное существо. Внешне оно напоминало человека, но явно принадлежало иным, не известным ему мирам. Гость был пепельно-серого цвета, абсолютно голый и без каких-либо признаков пола. Над костлявыми плечами пришельца, одно выше другого, торчали настоящие крылья. Прохладный ветер шевелил на них серые с металлическим отливом перья, и существо зябко поеживалось.
— Ты кто? — не зная, броситься назад в квартиру, позвать жену или остаться, спросил Колыванов.
— Я Ангел справедливости, — с хрипотцой ответил гость. — Извини, Николай Петрович. Плохо себя чувствую. Решил у тебя на балконе немного отдохнуть.
— Ангел справедливости? — разглядывая пришельца, растерянно повторил Колыванов. — А почему не белый? Справедливости же.
— Потому и не белый, — ответил Ангел и сразу пояснил: — Если смешать справедливость последнего подонка со справедливостью первого праведника, получится вот такой цвет.
— А зачем смешивать? — не понял Николай Петрович. — Справедливость всегда должна быть белой.
— Не скажи, — грустно усмехнулся Ангел. — На земле много людей, которые стараются исправить несправедливость, чтобы причинить ее другим. Вот ты сегодня вместе с ними грабил магазины…
— Я не грабил, — зардевшись, перебил его Колыванов. — Вон, по телевизору показывают, люди доллары домой коробками носят, заводы себе присваивают. Это те заводы, которые наши деды и отцы строили, а матери на них ударно работали. Разве это справедливость? Вот мы ее и восстанавливали.
— Восстановили? — поинтересовался Ангел.
— Немного восстановили, — ответил Николай Петрович и с досадой добавил: — Сын, зараза, поздно сказал.
— А тебе нужно столько вантузов? По-моему, одного на всю жизнь хватает, — вдруг сказал Ангел, и только сейчас Колыванов обратил внимание, какой у него печальный взгляд. Николаю Петровичу сделалось немножко стыдно, он пожал плечами и неуверенно признался:
— В общем-то, не нужно.
— Зачем же взял, если не нужно? — продолжал свой допрос Ангел.
— А больше ничего не было, — ответил Колыванов. — Я же говорю, опоздал. Сын, зараза…
— Ты не понял: зачем ты взял, если не нужно? — повторил Ангел.
— Справедливости ради, — не понимая, чего от него хотят, ответил Николай Петрович. — Нас ограбили, вот мы часть себе и вернули.
— Так ты же взял то, что тебе не нужно, — терпеливо продолжал Ангел.
— А больше ничего не было, — закончил Колыванов.
Некоторое время оба молчали. На лице Ангела читалась смертельная скука. Одно крыло уныло свесилось вниз, длинные костлявые пальцы отстукивали на колене дробь, и Николаю Петровичу показалось, что он слегка потемнел, то есть стал еще более серым. Не смея его побеспокоить, Колыванов переминался с ноги на ногу, с тоской поглядывал через стекло в квартиру, где еще витали запахи праздничного завтрака, и гадал: случайно Ангел справедливости навестил его скромную персону или этот визит — подарок судьбы и следует ожидать в своей жизни приятных перемен?
Наконец Ангел стряхнул с себя оцепенение и устало проговорил:
— Хорошо, я помогу тебе. Так сказать, осчастливлю.
— Как? — не веря своей удаче, обрадовался Николай Петрович. В голове у него замелькали цветные картинки, одна другой краше: роскошная двухуровневая квартира, загородный дом величиной с соседний Дом Культуры, иномарка ценой в их подъезд.
— Я верну тебя назад к концу митинга, — ответил Ангел.
Колыванов громко проглотил слюну. Подарок Ангела несколько разочаровал его.
— А я буду помнить? — прикидывая в уме, что это сулит и чем грозит ему, поинтересовался он.
— Будешь, будешь, — ответил Ангел.
