*
На другой день с утра меня вызвал директор. - Только не нужно поздравлять,- предупредил он, морщась.- Мне все-таки придется перейти в министерство. Кстати, я вас тоже не поздравляю. Вам придется запять мое место. Я подумал о начатой работе, потом о разных собраниях, заседаниях, сессиях, о том, что к директору приходят руководители лабораторий, старшие и младшие научные сотрудники, представители других ведомств, учреждений; что его вызывает начальство и все что-то просят, требуют, приказывают; что ему самому нужно приказывать и притворяться, будто он точно знает, как следует поступить в том или ином случае, пока он не привыкнет к мысли, что и на самом деле знает это; вспомнил о том каменном грузе, который называется ответственностью. Мне стало невесело. Зато Юра обрадовался. - Теперь ты сможешь подключить к нашей работе еще пяток лабораторий,сказал он беззаботно.- Мы учтем и гормональный баланс... Я грустно смотрел на него, и предсмертная фраза Цезаря, обращенная к Бруту, застряла в моей памяти. Мне пришлось сесть в директорское кресло и вкусить, каково было моему предшественнику. Впрочем, мне приходилось еще тяжелей, так как я руководил людьми, с которыми раньше сталкивался в ожесточенных спорах на сессиях и заседаниях Ученого совета. Очень трудно было приучать их к мысли, что теперь последнее слово там, где это касается работ института, остается за мной. И я впервые почувствовал тяжесть фразы, раньше бывшей для меня абстракцией: "взвалить на плечи ответственность". Примерно через две недели моего директорства Юра задал мне сакраментальный вопрос: - Можно начинать? Он смотрел на меня выжидающе, его губы готовы были изогнуться и в радостной и в язвительной улыбке. Я прекрасно знал, о чем он спрашивает, но на всякий случай спросил: - Как ты себе это представляешь? - Брось придуриваться! - небрежно проговорил Юра.- Я имею в виду подключение к нашей работе Степ Степаныча. Степан Степанович Цуркало заведовал лабораторией эндокринологии. - Но он выполняет сейчас срочное задание,- возразил я. Юрин взгляд стад насмешливым, оттопыренные уши задвигались от сдерживаемых эмоций. - Собственно говоря, чему тут удивляться? - раздумчиво спросил он, обращаясь к самому себе с таким видом, будто разоблачил лучшего друга и окончательно разуверился в людях. Я знал, что он думает: "Когда человек становится директором, он перестает быть..." и так далее. В тот же день я вызвал Степ Степаныча. Он опустился в кресло напротив меня, грузный, важный, подавляющий своей внешностью: гривой волос над мощным лбом, бровями, похожими на две изогнутые рыжие гусеницы, подбородком, выдвинутым вперед, как форштевень корабля. Его уважали и побаивались. Я не знал, как приступить к делу, и начал издалека, словно хотел услышать от него, какое значение имеет борьба со старостью. Степ Степаныч сначала внимательно слушал меня, потом рыжие гусеницы грозно вздыбились на переносице. - Так вы хотите навязать мне участие в той работе? Если не ошибаюсь, вы начали ее, еще не будучи директором? - Последние слова он подчеркнул для большей ясности. - Ну почему же навязать? - Я почувствовал, как мои щеки и уши начинают гореть.- Если не хотите... - Черт с вами, нагружайте! - рявкнул Степ Степаныч, словно делал мне величайшее одолжение. Он старался не выдать своей заинтересованности. Я понял это и решил поиграть с ним: - Впрочем, вы в самом деле очень заняты... Он нетерпеливо двинул тяжелыми плечами грузчика: - Но я же сказал "черт с вами!". Какое вам дело до всего остального? Выкладывайте, что я должен делать. Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Я почувствовал, что контакт налаживается. - О гипотезе "секундных, минутных и часовых стрелок" вы знаете,- сказал я.- Не укладывается в эту гипотезу период относительного равновесия: тридцать - сорок пять лет. Здесь механизм часов должен бы действовать через гормональный баланс, который может служить замедлителем. В общем, проблема сводится к тому, что время организма течет неравномерно не из-за самого механизма часов, а из-за других факторов, воздействующих на него. Нужно определить, что это за факторы. Вот тут вы и могли бы помочь. Я развернул перед ним листы с графиками и формулами. - Возьмите их с собой. Посмотрите, выпишите, что нужно, потом отдадите. - Что с вами поделаешь! - покровительственным тоном завел он старую песню, но сразу спохватился, собрал бумаги и выплыл из кабинета, как фрегат из гавани. Едва дверь закрылась, как в нее постучали. Я сказал: - Войдите. Передо мной возникла новенькая. Ее глаза зло щурились, как будто видели живую мишень в прорези прицела. - Меня выгоняют из лаборатории! - сказала она с таким видом, словно я должен был вознегодовать или, по крайней мере, удивиться. - Ну и что же? - спросил я. - Это несправедливо! Ведь не выгоняют же Нолика! Я посмотрел ей в глаза. Они были серьезны и полны гордого негодования. В повороте головы угадывалась напряженность и готовность драться. В конце концов, она была права. - И потом, у меня еще не закончился испытательный срок. - Несколько дней вам ничего не дадут,- проговорил я, и ложбинка на ее переносице обозначилась явственней, а подбородок задрожал.- Если хотите, переведем вас в отдел систематики. Там неплохо, спокойно.- Я не переносил женских слез. - И почти нет стеклянной посуды? Она еще пыталась шутить, и это меня тронуло. - Пойдете в Вычислительный? Я спохватился, но слишком поздно. Предложение уже назад не взять. То, что я ей предлагал, было во много раз больше, чем она заслуживала, перспективнее, чем работа на микротоме. - Я бы не хотела уходить из лаборатории,- призналась она. - Но почему? - Я подумал о Петре Авдюхове. Она проговорила виновато: - Мне нравится работа. - Микротом? - Вообще вся проблема. Смелая, даже дерзкая. Может быть, она знала, чем подкупить меня, но цели своей она достигла. Я даже не смог сдержать довольной улыбки. И, когда она уходила, я невольно посмотрел ей вслед, еще раз отметил устремленность ее неслышной походки. Я тогда подумал именно этим словом - не "стремительность", а "устремленность". Почему?
*
Меня вызвали к вице-президенту Академии наук с докладом о начатой нами работе. Рядом с креслом Артура Кондратьевича, подобно могучему рыцарю в доспехах, возвышался его неизменный спутник - кибернетический двойник, КД. Из туловища двойника торчали иглы антенн, полувытянутые щупальца, окончания убранных крыльев, колес, гусениц, трубы вспомогательного микроскопического и инфракрасного зрения, выводы энергетической защиты. Этот универсальный самосовершенствующийся автомат был придан вице-президенту уже семь лет назад и все это время сопровождал своего хозяина и двойника не только на работе, но зачастую и на отдыхе. Благодаря частым и длинным беседам с Артуром Кондратьевичем КД переписал в свой мозг почти все, что хранилось в памяти вице-президента, во всяком случае, то, что могло хоть как-то относиться к научной работе. КД овладел специфическими методами решения сложных научных вопросов, свойственными Артуру Кондратьевичу, и, прежде чем решать что-то, вице-президент часто советовался с ним, как советовался бы с самим собой. - Мы поздравляем вас с повой должностью,- сказал Артур Кондратьевич. Он отнюдь не был подвержен мании величия, и его "мы" означало, что он поздравляет меня и от имени КД. Я поблагодарил за поздравление и расстегнул портфель, чтобы вынуть бумаги. - А может, сначала без них? - послышался голос. Это был обычный прием Артура Кондратьевича. Я отложил портфель и повернулся к вице-президенту. Но оказалось, что фразу произнес не он, а КД. - В общих чертах мы знаем проблему. Расскажите об исследованиях нуклеиновых кислот. На этот раз со мной говорил Артур Кондратьевич. Я обстоятельно рассказал о наших опытах по классификации отдельных звеньев "винтовой лестницы" ДНК. - Нам удалось выяснить,- сказал я, с шуршанием разворачивая огромные фотолисты, сделанные с помощью мезонного аппарата,- что выбивание триплета нуклеотидов вот в этом месте ничем не проявляется в деятельности клетки, но ведет через длительное время к постепенному сворачиванию цепочки. Мне в ответ прозвучало; - Мина сверхзамедленного действия, не так ли? Это подходит для процесса старения... - Но "подходит" - еще не значит "является причиной". Я переводил взгляд с Артура Кондратьевича на КД, чтобы определить, кто из них что говорит. - Уже успели весь институт подключить к этой работе? Мои зубы словно увязли в липких конфетах. - Не смущайтесь. Это неизбежно. "Когда руководитель работы становится руководителем института... - Даже если его мучает совесть... - Невзирая на яростный отпор других заинтересованных лиц... Я больше не пытался различать, кому из них принадлежит та или иная фраза. Я говорил с ними как с одним существом: ведь, пожалуй, это и было так. КД, который только условно можно назвать автоматом, стал носителем части "я" своего двойника. И после смерти Артура Кондратьевича он сохранит и понесет дальше его память, его логику, продолжая начатые им дела, являясь консультантом многих научных работ. Он останется среди людей как модель мозга ученого, кое в чем уступающая оригиналу, но во многом превосходящая его. И благодаря КД не растворится, не потеряется для людей ни память, ни специфика мышления, ни замыслы ученого. Наоборот, они будут все время пополняться, обогащаться новым опытом. - А вы прощупывали магнитные свойства звеньев ДНК? - спросил Артур Кондратьевич. КД в это время усиленно размышлял, рассматривая фотолисты и читая формулы своими сложными фотоэлементными устройствами, напоминающими глаза стрекозы. Прежде чем я успел ответить Артуру Кондратьевичу, КД добавил к его вопросу-предложению свое: - Попробуйте проследить за излучениями ДНК в различных участках спектра. Атомный уровень исследований - вот что вам нужно. - В общем, не стесняйтесь,- сказал Артур Кондратьевич.- Подключайте к своей работе те лаборатории, которые понадобятся. Академия дает вам "добро". Его ласковые, спокойные глаза излучали уверенную силу. И мне хотелось забыть, что его дни сочтены, что болезнь неотвратимо производит разрушения в его все еще стройном теле спортсмена. Он взглянул на КД, сказал, обращаясь не то к нему, не то ко мне: - Что ж, хранящейся в генах памяти было достаточно, чтобы жизнь вида считалась непрерывно продолжающейся в потомстве. Муравьи или даже собаки получали от предков все их наиболее существенные качества. Но вот появился человек, возникла личность. Могут ли гены сохранить и передать ее существо, хотя бы миллионную долю ее сложной памяти? У человека наследственность часто работает вхолостую - передает несущественные признаки, теряя существенные. Представьте, что было бы, если бы человек мог возникнуть не в виде обезьяны, а сразу же появился настолько сложным, как сейчас, с развитыми ассоциативными областями мозга. В таком случае он бы должен был иметь иной срок жизни и иную передачу памяти. КД сверкнул "глазом", пустил по столу разноцветные блики - ото заменяло ему улыбку,- проговорил: - И выходит, что вы служите "рукой природы". Он подбадривал меня. А я думал, что если наша работа будет успешной, то кибернетические двойники понадобятся лишь как помощники, а не как заместители. Я не сомневался, что и КД понимает это, но от честолюбия, как и от многих других человеческих пороков, он надежно застрахован.
