Трубка раскурилась, и Рид прикрыл чашечку ладонью, чтобы согреть руку и сердце. Море всегда дарило ему душевный мир. Прекрасное и нечеловеческое. Прекрасное именно потому, что нечеловеческое? Он попытался приобщить Пам к этому чувству, но ей не нравилась и поэзия Робинсона Джефферса.
Он поглядел на луну, повисшую низко над горизонтом. «Четыре человека оставили на тебе свои следы, а для тебя хоть что-нибудь изменилось?» — подумал он. Какое ребячество! Он посмотрел прямо вперед. Но впереди маячила словно бы нескончаемая война. А позади, дома — словно бесконечная спираль ненависти и страха, и еще Марк, и Том (как с высоты десятилетнего возраста он гордо потребовал называть себя), и крохотулька Битси. И так мало времени лелеять их, прежде чем им придется вступить в мир, ломающийся у них под ногами. Перед всем этим какую важность представляют двое людей среднего достатка на грани пожилого возраста? Разве что ту, которую придает закон обратной пропорциональности?
Губы Рида насмешливо изогнулись вокруг мундштука. Жаль, подумал он, что нельзя свести статику и динамику человеческого бытия к аккуратненьким векторам или выработать уравнение противоборствующих сил в браке. Дым едкой волной прокатывался по его языку и небу.
— Добрый вечер, сэр!
Обернувшись, Рид узнал облитую лунным светом фигуру — Майк Стоктон, третий механик. На борту грузопассажирского судна знакомства крепнут быстро. Однако со Стоктоном он встречался довольно редко.
— А! Здравствуйте! — сказал он машинально. — Приятный вечер, не так ли?
— Отличный. Ничего, если я постою с вами? Через несколько минут моя вахта.
«Неужели я так одинок, что это замечают все? — подумал Рид и сразу же одернул себя: — Брось! Ты, того гляди, расхнычешься. Поболтать с посторонним человеком тебе совсем не вредно!»
— Ну конечно! — сказал он вслух. — Как по-вашему, погода удержится?
— По мнению синоптиков, да. До самой Иокогамы, если нам повезет. А вы и ваша супруга надолго в Японию?
— Месяца на два. Назад мы полетим.
«У Джека с Барбарой ребятам будет неплохо, — подумал Рид. — Но когда мы войдем в дверь, и Битси увидит папулю, и побежит на толстых ножонках, протягивая ручонки и смеясь…»
— Я знаю Японию настолько, что завидую вам. — Стоктон посмотрел на Рида, словно и правда по-дружески завидовал ему.
Увидел он долговязого, крупнокостного, широкоплечего шестифутового верзилу, длинноголового, с рубленым лицом, торчащим носом, тяжелым подбородком, с густыми черными бровями над серыми глазами и рыжеватыми волосами, в уже немодном свитере с высоким воротником под пальто. Даже в смокинге, который ему иногда приходилось надевать, после того как Памела тщательнейшим образом приводила костюм в порядок, у Рида все равно был помятый вид.
— Ну, для меня это деловая поездка. Я — возможно, вы помните? — архитектор. И недавно уволился, чтобы с партнером открыть свою фирму.
Памеле не нравилось, что он рискует. Но ей еще меньше нравилась унылая полунищета первых лет их семейной жизни, когда он отказался от содержания, которое предложили выплачивать им ее родители. Но она выдержала, и теперь они были более чем обеспечены, и если его попытка стать независимым потерпит неудачу (хотя он, черт побери, этого не допустит!), ему будет нетрудно снова устроиться в какую-нибудь фирму.
— Учитывая сильнейшее японское влияние на архитектуру жилых домов, — продолжал Рид, — я покручусь ради… ну, да ладно… ради озарения у ее источников. Главным образом в провинциальных деревушках.
Пам может и взвыть. Она любит комфорт… Нет! Что за мерзкая привычка быть к ней несправедливым! Она ж отправлялась с ним в поход, а потом просила прощения за то, что все портила, с кротостью, от которой у него сердце сжималось, и в конце концов перестала его сопровождать. А он ради нее пытался с таким же упорством заинтересоваться бриджем, ее добровольной работой в молодежном центре и в больнице? Или хотя бы ее любимыми телевизионными программами?
— Вы ведь из Сиэтла, мистер Рид? — спросил Стоктон. — Я сам оттуда.
— Я там всего пять лет. А перед этим пожил после армии в Чикаго. Еще раньше — Висконсин и прочее, и прочее — типичная американская история.
Рид спохватился, что распространяется на тему, которая никакого интереса для его собеседника представлять не может. Для него такое поведение было редкостью. Уж скорее он отличался замкнутостью, разве что рюмка виски или пара банок пива развязывали ему язык. Но сейчас он старался уйти от своих мыслей. Ну и что? Раз уж он стряхнул путы пресвитерианских догматов, внушенных ему в детстве, то к чему сохранять сопряженную с ними совесть?
— Э… Я однажды побывал в Сиэтле, и он мне понравился, — продолжал Рид почти смущенно. — Но более или менее приличную работу мне тогда удалось найти только в Чикаго. Не город, а бетонное чудовище! И, как говорится, там необходимо носить очки, даже если зрение у вас отличное, — не то кто-нибудь прикарманит ваши глазные яблоки.
Ему вспоминались мягкие дружелюбные люди, белокрылые яхты в Пюджет-Саунде, снежная вершина Маунт-Рейнер, высокая и чистая среди плывущих облаков, девственные леса в двух часах езды на машине. Для Пам, естественно, Чикаго был домом. Вернее, Эванстон, а это все-таки немножко другое. Но после Чикаго, когда он наконец нашел настоящую работу в Сиэтле и они переехали туда, она почувствовала себя в глухом захолустье, где небо обычно затягивали свинцовые тучи и погода сводилась к дождю и туману, или к дождю и снегу, или к дождю… А он, радостно ожидая следующего солнечного водопада, не замечал, как дождь ее выматывает.
— Да, нам повезло, что мы живем там, — сказал Стоктон. — Ну конечно, не считая этих средневековых антиалкогольных законов.
Рид засмеялся:
— Да уж! Ни один средневековый монарх не рискнул бы ввести столь варварские законы против алкоголя.
И только настроение у него чуть-чуть поднялось, как Стоктон сказал:
— Ну, мне пора в машинное отделение. Приятно было поболтать. — И исчез.
Рид вздохнул, уперся локтями в поручень и запыхтел трубкой. Ночное небо бормотало: «тшш, тшш, тшш». Возможно, завтра Пам повеселеет. Вот он и будет надеяться на это. И на то, что Япония действительно окажется той волшебной сказкой, которую сулят рекламные проспекты. А дальше…
Дальше? В его мозгу по прихотливой ассоциации возник образ глобуса. Помимо отличного пространственного воображения, для человека его профессии совершенно обязательного, он обладал еще и редкой памятью. Ему ничего не стоило протянуть прямую за Иокогаму, если бы теплоход следовал дальше. Но это был порт назначения. Владельцы такой ошибки не допустили бы. Ведь тогда этот курс привел бы их к Юго-Восточной Азии. Трудно осознать, что там в эту самую минуту люди убивают и калечат других людей, чьи имена они так никогда и не узнают. Будь прокляты идеологии! Когда эти мучения кончатся? Или всегда каждый год был трагичным, и так будет до скончания века? Риду вспомнился другой молодой человек, который погиб на другой войне, после окончания которой уже завершилась жизнь целого нового поколения, — он и написанные им строки о том, как раз зимним утром родилась любовь с нежными руками — и все было хорошо. И зажгла в сердце гордость, и умерла в нем. В тот же зимний день. И сказать больше нечего.
