Так как большинство в комнате пришли сюда именно с этой целью, то процедура заняла некоторое время. Старик записал запросы на листок бумаги, слюнявя кончик своего «вечного» карандаша на каждой следующей букве, так что его зубы скоро стали совсем синими. Я следил за всем с растущим нетерпением и недовольством, уже подозревая, что потратил флорин без доброй цели. Здесь не было ничего, что касалось бы умерших; только подлое манерничанье и дешевый спектакль. Щеголи передавали по кругу серебряную фляжку и подталкивали друг друга локтями; молодой человек с оливковой кожей нетерпеливо посматривал на карманные часы; седовласый обменялся со мною взглядом и его усмешка стала чуть шире, как если бы он заметил во мне некую неуместность.
Женатая пара с ребенком-духом последней пробормотала имя в ухо старика. Он полизал карандаш и записал, потом заткнул его за ухо и стукнул в пол своей палкой… Уголок красной занавеси поднялся, впустив большой клуб сладко пахнущего белого дыма и двух крепких мужиков в рубахах без ворота и в подтяжках, сопровождающих пухлую девушку лет четырнадцати-пятнадцати в простом черном платье. Она старалась казаться спокойной, но я видел, как ее взгляд пробежал по комнате, и как она вздрогнула, когда один из мужиков взял ее под руку и повел к креслу.
Я попросил маленького духа подойти и встать перед леди, а когда она проявила неохоту отрываться от своего отца, я сказал: «Будь храбрее», и легонько ущипнул ее, проталкивая сквозь толпу.
Оставшаяся свеча погасла, как только пухлая девушка уселась. Какая-то женщина ахнула; щеголи захихикали. Потом кто-то открыл фонарь и луч света прошел через комнату и упал на лицо девушки-цыганки. Ее глаза закатились, оставив лишь полумесяцы белков под подрагивающими веками, но я ни одно мгновение не верил, что это произошло потому, что она увидела маленький дух, вставший перед нею. Там и сям во тьме зазвонили колокольчики, и по воздуху пронеслись бледные тени. Щеголи заржали; несколько женщин испустили приглушенные крики. Руки девушки-цыганки, а потом и вся верхняя часть ее тела, задрожали. Пена закапала с уголка ее рта и она вдруг сложилась вдвое, словно ее ударили в живот, и начала, задыхаясь, извергать на свои колени целые ярды чего-то белого. Маленький дух спокойно смотрел на нее, время от времени оглядываясь на меня. Дым стал гуще, определив в воздухе косой луч фонаря. Выплюнув последнее из того, что по-видимому должно было означать эктоплазму, девушка подняла голову к дымному лучу, словно пародия на слепую Пьята, и спросила хриплым, сильно подчеркнутым голосом, желает ли какой-нибудь дух, поговорить с живущими.
Я более не смог сдержать свое нетерпение и отвращение и громко произнес: «Здесь уже присутствует дух, мадам. Наверное, вы сможете обратиться к нему.»
Аудитория зашевелилась, пытаясь обнаружить, кто среди них заговорил. Девушка повторила вопрос, словно актер, настаивающий на сценарии, когда кто-то перепутал строчку или свалилась декорация, а старик сказал: «Пусть неверующий уйдет немедленно ради тех, кто желает говорить с умершими.»
У меня в глазах жарко запульсировал гнев. Я сказал: «Если бы вы хоть что-то понимали в делах умерших, сэр, вы захотели бы, чтобы ваша дочь описала бедную тень, что стоит прямо перед нею.»
Мои глаза адаптировались к темноте. Я видел, что двое громил по обе стороны от девушки посматривали туда-сюда, пытаясь обнаружить меня. Маленький дух тоже оглядывался на меня, очевидно не уверенный, сделала ли она все, о чем я просил. Оливковокожий молодой человек шагнул ближе, острым локтем ткнул мне в ребра и прошептал больше с восхищением, чем с гневом: «О чем вы, к дьяволу, толкуете, сэр?»
Старик трижды ударил палкой в пол и сказал: «Здесь много духов. Пусть они покажут себя.»
Колокольчики зазвонили снова, бледные тени пронеслись сквозь почти полную тьму, пересекая комнату сначала в одном, а потом в другом направлении. Я взмахнул клинком из моей трости и разрезал одну из текучих форм; двое громил, должно быть, увидев, как блеснул клинок в свете фонаря, начали перемещаться в моем направлении.
Я сказал по возможности громко: «Это обман, сэр! Постыдное мошенничество! Если она не может увидеть духа, что стоит прямо перед ней, как она может вызвать хоть кого-то из мертвых?»
Щеголи заулюлюкали; громилы протолкались сквозь тьму и подхватили меня под руки; произошла короткая и малодостойная борьба, когда они волокли меня к двери. На мгновение мне удалось повернуться, перехватить взгляд маленького духа и дать ей забвение, которого она так отчаянно желала. Один громила пытался выкрутить клинок из моей руки, но я не допустил этого и высоко воздел его над собой с отрезанной полоской материи, что развевалась над моей головой, словно боевой флаг. Позади меня старик стукнул в пол своей палкой и громко сказал, что сеанс его дочери нарушен и что сессия окончена. Я снова закричал, что она обманщица, что она не может даже его самого избавить от импов, а потом меня выволокли из помещения.
Полагаю, что громилы нашли бы тихий уголок, где преподнесли бы мне короткий, резкий урок, однако молодой человек следовал за мной по пятам, громко протестуя против такого обращения со мной, и тем привлек внимание двух констеблей, когда все мы вывалились на улицу. Синие камзолы двинулись к нам, и двое громил, вдруг потеряв решимость, ослабили хватку. Я рывком высвободился, а молодой человек подхватил меня под руку и повлек сквозь толпу зевак. Полицейские свистки зазвучали пронзительно и резко, толпа заорала, летящая бутылка дважды перевернулась в воздухе и врезалась в стену, и мы оба бросились бежать.
Мы не останавливались, пока не оставили за спиной три поворота на узкие улочки, потом задыхаясь прислонились к стене, беспомощные от хохота.
«Надеюсь, сэр», сказал молодой человек, когда обрел способность говорить, «что у вас имеются веские доказательства, что эти люди шарлатаны.»
Я показал ему обрывок муслина, пойманного концом моего клинка. «Протаскивали по воздуху на проволоке», сказал я. «Равно как и той же проволокой управляли колокольчиками, закрепленными на потолке.»
«А чем она давилась?»
«Тоже муслином. Актеры умеют проглатывать его и извергать обратно. Весь балаган — не более чем театральный трюк, чтобы дурачить отчаявшихся и простаков.»
Молодой человек изучающе смотрел на меня. Он был на добрый фут меньше меня ростом, хрупкого сложения, однако обладал беспокойной, едва сдерживаемой энергией. Глаза его были очень темными, почти черными, взгляд горел целенаправленным разумом. «Если это всего лишь шарада, то что вам до нее, сэр? Вы журналист из газеты, посланный для разоблачения? А если так, то вы на самом деле в трауре, или это тоже всего лишь представление, которое вы так постыдно и эффективно применили?»
