В церкви было тепло после зябкой поездки и бессонной ночи, ходили тихо, осторожно ступая, и в этом мире медленных движений, торжества всепрощающего радостного пения, голубых высоких стен, расписанных золотом ветвей и листьев, он увидел ее.
Ангел во плоти.
Жадно, не отрываясь, смотрел он на нее, остро, до боли, возжелав хоть бы ответного взгляда, какого бы то ни было знака.
Ее почтительно поддерживал под руку невысокий плотный лысеющий мужчина с бархатными восточными глазами, он улыбался сразу всем и ограждал, охранял ее покой, ее порыв, устремленность ее запрокинутого лика к барабану и куполу церкви, туда, где парила музыка.
Он долго сидел в церковном сквере, совершенно не чувствуя холода, лишь временами ощущая сильную дрожь от ожидаемого свершения.
Ему везло, сбылись его молитвы, их компании слились, и они пошли пешком по расхристанной, утратившей хмурость будней Москве домой к приветливой старушке, певчей церковного хора, пить чай с разноягодными вареньями. Там, на большой коммунальной кухне с двумя раковинами и геранью на окне, она прижалась к нему, они поцеловались, и он увез ее.
Поздно ночью, в свете ночника она повернулась к нему и погрозила пальцем:
– Учти, что настоящие блондинки вырождаются. Подсчитано, что через двести лет их совсем не будет.
Коренная москвичка, она попала в Казахстан вместе с матерью – театральной актрисой, уехавшей вслед за человеком, которого любила и который был большим начальником да угодил в ссылку. Выросшая дочь приехала в Москву поступать в театральное училище, а попала в строительный. Дом, в котором она предпочла бы "повеситься", чем жить в нем, и был тем местом, где она счастливо провела свое детство.
У нее был свой, особый кодекс поведения, отношений с людьми, несовместимый, казалось, с восторженными эмоциями, – она никогда не опаздывала на свидания, а если что обещала, то обязательно старалась выполнить.
Как клятву.
Как завещание.
И это ему нравилось, в этом он видел задатки настоящей личности, сильного характера, хотя позже понял, что так она поступала далеко не со всеми. Ради редкой книжки, талантливого спектакля, фильма или интересной встречи готова была помчаться на край света. При этом она оствалась независимой в любых обстоятельствах. Может быть, и поэтому она время от времени уходила ночевать в общежитие.
Она открыла ему многих поэтов, о которых он знал понаслышке, читала стихи тем же тихим голосом, но уже без удушья, и вскоре блоковское "она пришла к нему с мороза, раскрасневшаяся, наполнила комнату ароматом воздуха и духов" не воспринималось им иначе, как тождество поэтического образа и ее синих глаз, ее золотых волос, ручейка ее речи.
Он влюбился, а потом полюбил.
Истово, сильно.
Любовь пришла, а влюбленность осталась, и он просыпался ночью блаженно-усталый, боясь ее потревожить, – ей обязательно надо было устроится поперек кровати. Он терпеливо убирал за ней огрызки яблок – она их обожала – и брошенные как попало вещи.
Однажды не открылась дверь на его звонки, а она обязательно предупреждала его, если оставалась в общежитии. Oн недоуменно достал свои, теперь редко пользуемые ключи открыл квартиру, походил в ее пустоте, включил телевизор и сел за стол посреди комнаты.
Потом вставал к окну, ходил на балкон, курил, кидая окурки вниз, хотел было выйти из дома встречать, да побоялся разминуться с ней в разных лифтах.
Кончились телепередачи, он еще посидел на кухне, расстелил постель, непривычно просторно улегся и задремал, не выключая торшера.
Сердце его упало вместе с уроненным ею зонтом.
– Улегся...
Она села, не раздеваясь, в пальто на постель.
– Ужас какой-то! Как же я торопилась на пересадку, а потом из метро, думала, сердце выскочит, ты меня когда-нибудь погубишь, так нельзя, невозможно, вот она, лень твоя неперекатная, к чему приводит. Нет, не желает он, видите ли, пойти, добиться, чтобы поставили ему телефон, ну, скажи, пожалуйста, как я могу тебя предупредить, если за мной приехали на машине прямо в институт, повезли в Дом кино, там закрытый просмотр был, думаешь, увидишь такой фильм где-нибудь?
– С кем ты была?
– Неважно... (Молчание) Бергмана. Валяется тут, ел что-нибудь?
Она убежала на кухню, тут же вернулась.
– Так и знала, что нет.
По пути успела сбросить пальто, стянула платок с головы.
– Между прочим, ты глубоко ошибаешься, если считаешь, что нашел себе прислугу ужины готовить. Голодный, небось? Ладно, сейчас сообразим что-нибудь. Мне-то что, мы перекусили там в буфете, к нам еще этот подсел, да ты его знаешь, по телеку показывают, он смешной и смешные анекдоты рассказывал. Не хватай меня за руки! Негодник голодный, разве тебе понять высокие чувства, беседы об искусстве настоящих аристократов духа?!
– Это в буфете Дома кино аристократы духа? – поинтересовался он.
– А потом он читал мое любимое...
Февраль, достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд...
– не соизволила она заметить его иронию.
– О чем?
Молчание.
– О чем?..
Она умолкла, словно вернулась в мир фильма, словно провалилась сама в себя.
Наконец всплыло на поверхность ее лица смутное отражение каких-то чувств, она поморщилась:
– Да не целовалась я ни с кем, дурачок ты мой, глупая головушка, кудрявая бородушка...
И попозже, совсем уже засыпая, что-то еще бормотала совсем неслышно.
Полуявь, полубред:
– Как это прекрасно... В Ялту опять хочется... Просто взять и позвонить... Представляешь, море, никого нет...
С этого вечера он жил, затаив дыхание.
Боялся коснуться ее, чтобы она его не оттолкнула, перестал говорить, чтобы не попасть впросак и неумышленно обидеть, мысленно конструировал различные варианты диалогов с ней, представлял себе, как наяву, так обнаженно, резко, зримо различные ситуации, которые неизменно заканчивались слиянием. Иногда в жизни получалось так, как ему грезилось, даже неожиданно сильнее, чаще нет, и он терпеливо, сгорая внутренним огнем, ждал следующего удачного раза.
Все чаще ее не случалось дома – то в общежитии, то у подруги, впрочем, и здесь нашелся выход – с бутылкой вина он шел к соседу, где гоняли по маленькой в преферанс или смотрели телеящик и где он прислушивался, не хлопнет ли дверь его квартиры.
Лето пришло жаркое, удушливое, но страна, несмотря на неблагоприятные погодные условия, плавила сталь, растила урожай и запускала в космос корабли.
Его пригласили на новоселье к художнику, который долгое время перебивался с хлеба на воду, да преуспел и въехал на заставленной коробками новостроек окраине в трехкомнатный кооператив с лоджиями.
В большой комнате был раскинут огромный старый ковер, прямо на нем разместились, кому как заблагорассудилось, гости, стояли стаканы, закуска.
