Лето пришло жаркое, удушливое, но страна, несмотря на неблагоприятные погодные условия, плавила сталь, растила урожай и запускала в космос корабли.
Его пригласили на новоселье к художнику, который долгое время перебивался с хлеба на воду, да преуспел и въехал на заставленной коробками новостроек окраине в трехкомнатный кооператив с лоджиями.
В большой комнате был раскинут огромный старый ковер, прямо на нем разместились, кому как заблагорассудилось, гости, стояли стаканы, закуска.
Они опоздали, потому что она никак не могла найти удовлетворяющее ее сочетание блузки, юбки, туфель, кулонов, браслетов, колец. Она нервничала из-за этого, шумела на него, обвиняла – скупердяй, жадина, не может купить своей любимой пару чулок, а ехать надо было далеко и долго – поначалу на метро, а затем переполненным автобусом.
В него влили штрафную и, не дав толком закусить, протянули гитару. Он запел, прислонясь к стене, а она закурила, потом встала и куда-то вышла.
Просили петь еще и еще, и увидел ее он только, когда включили музыку и погасили свет.
– Ты представить себе не можешь, с каким удивительным человеком мне сейчас довелось говорить, – восторженно шептала она ему на ухо во время танца. – Он – архитектор, зодчий, как он себя называет, а я всегда увлекалась архитектурой, потому и пошла в строительный. Мы говорили о городах будущего. Он недавно из Бразилии, видел и Бразилиа, и Рио-де-Жанейро, и Сан-Паулу. Он нас на яхту пригласил в следующую субботу...
Потом он опять сидел у стены, хозяин бубнил ему на ухо о своих гонорарах, показывал оформленные им книги, она же опять потерялась в недрах квартиры.
Он встал, пошел в другую комнату, где терзал его гитару неумелый безголосок, потом в третью, где громко спорили о потустороннем мире и неопознанных летающих объектах, постоял на кухне, где у тарелки с квашенной капустой ему молча сунули стопку водки и вилку, заглянул в ванную, где целовались, кажется, четверо, а может, пятеро, и вышел на лоджию.
Свежее не стало, зато было гораздо тише и равнодушно спокойнее среди ровного ритма одинаковых зданий.
Лоджия выходила на железную дорогу, которая жила своей жизнью – перемигиванием светофоров, графиком движения поездов, приходящих и уходящих с нарастающим и стихающим перестуком колес на стыках рельсов.
Он не слышал, как она подошла и, кажется, в первый раз в жизни назвала его по имени:
– Алеша, как же там пусто, как неинтересно... Ты у меня лучше всех.
Она крепко схватила его за голову и, глядя ему прямо в глаза своими широко открытыми мерцающими звездами, с силой сказала:
– Знаешь, хватит. Надоело, что ты с гитарой ходишь по этим застольям, бабы аж ревут, когда ты поешь. Едем домой немедленно, будешь петь только мне отныне, и нечего на них глаза таращить... И завтра же поженимся. Ты мне поможешь книжки из общежития перетащить?
Сумерки... Глаза у Оли – синие-синие, а волосы золотые...
Олины сумерки...
Неделю он прожил, будто во сне.
Познакомил ее с родителями, те были только рады, особенно мать, что наконец-то сын остепенится, давно уж приспело время.
Даже Оля, казалось ему, изменилась. Исчезла куда-то взбалмошная крикунья, прямо, достойно несла свою красоту женщина, и прохожие часто оборачивались на улице, глядя им вслед, – счастливые сразу заметны в толпе.
В субботу они стояли с рюкзаком и гитарой у стеклянного павильона подземного перехода, сразу за которым уходила а в редкий сосняк с густым подлеском асфальтовая дорожка. А когда они с подоспевшим архитектором прошагали по ней, через два изгиба открылся широкий полукруг затона, с одной стороны ограниченный каменной дамбой. Внутри него покачивались стволы мачт, корпуса яхт – белые, мореного дерева, голубые, ярко-желтые – по-утиному переваливались на незаметной волне, а по пирсу ходили загорелые, выжженные солнцем и продубленные ветрами люди в шортах, тельняшках и шапочках горшочком.
Они перешли по деревянному трапу на пирс, и архитектор, привстав на колено, постучал костяшками пальцев по гулкому пластмассовому корпусу белой красавицы яхты. Из люка выглянуло, прищурившись, нечто светлоглазое, которое потом, постепенно выявляя колонну шеи, могучий торс и стройные ноги, вылезло полностью в кокпит и оказалось гигантом, непонятно как помещавшимся в яхте, как джин в бутылке. Гигант соскочил на пирс, принял рюкзак, сумки, гитару и скрылся в люке. За ним последовали остальные.
В салоне оказалось неожиданно просторно. В компактном, но разумно спланированном пространстве хватало места и для краснодеревого стола с двумя диванами в оранжево-желтую клетку, и длянебольшого штурманского столика, и для газовой плиты, подвешенной, как гамак, на металлических стойках, и даже для маленькой мойки.
Архитектор представил Олю и Алешу капитану и гиганту. Все пожали друг другу руки.
Как бы скрепили союз.
– Отныне вы являетесь экипажем яхты "Алена", – провозгласил капитан. – Командовать парадом буду я. Матрос Оля, переоденьтесь, пройдите на камбуз, старпом вам поможет.
– А что надо делать? – привстал с готовностью Алеша.
– Повторяю для глухих, матрос Оля и старпом выполняют работы на камбузе, – с улыбкой, но веско сказал капитан.
– Есть, товарищ капитан! – звонко откликнулась Оля. – А кто же старпом?
Гигант перестал быть гигантом, он превратился в Старпома, и архитектор исчез – явился Боцман.
Все было внове для матроса Оли и матроса Алеши, но они сразу ощутили себя сопричастными к этому миру на борту корабля, где царят свои законы и традиции. Капитан с экипажем и яхта составляли отныне единое целое, и каждому была предназначена своя роль.
Боцман и Алеша принесли из эллинга мешки с парусами, потом натаскали канистрами воду и заправили анкерок под банками. Боцман по ходу называл всякую вещь, всякую плоскость, трос, веревку, направление ветра своим именем, зачастую знакомым, но все равно отличающимся от сухопутного – не компас, а компас, не колокол, а рында, не нос, а бак.
Алеша ходил, шалея от солнца, сиявшего в еще не успевшем затянуться дымкой небе, дробно сверкавшего в мелкой волне, надраенной рынде, золотым отсветом запутавшегося в Олиных волосах.
Наконец, Капитан встал у румпеля, Старпом и Боцман отвязали концы, удерживающие яхту с двух сторон у пирса, мягко провели ее, сдерживая руками, как скаковую лошадь из стойла, и, слегка разогнав, попрыгали на палубу. Движок был уже прогрет, капитан врубил скорость, и, оставляя светлый изогнутый след за кормой, яхта вышла на открытую гладь водохранилища.
Миновали порт с похожими на древних мастодонтов гигантскими кранами, с белыми, многопалубными пассажирскими лайнерами, готовящимися к отходу в круиз, хищными, остроносыми "Ракетами" на подводных крыльях, ленивыми, плоскими речными трамваями и ржавыми баржами, молчаливо стоящими на черных якорных цепях. Горласто вскрикивали чайки, с пароходов доносились, усиленные эхом от воды, обрывки музыки, мерно лопотал движок.
