И продольные полоски (жалюзи)
И Он.
Он сидит прямо напротив меня — сутулый, узколицый, с широкими залысинами, он улыбается мне, как кажется, приветливо. Но почему-то от его улыбки мне не становится легче — в душе все тот же ужас, все тот же панический страх. Кто-то гнался за мной, я отбивался от кого-то, потом был ужас, нестерпимый ужас — и темный туннель, ведущий в какое-то сияние, которое обернулось этой вот лампой.
— За мной кто-то гонится… кто-то… что-то угрожает, — вспомнил я.
— Ну что ты, — он снова улыбнулся мне, — никто тебя здесь не тронет. Я тебя в обиду не дам…
— А если он придет сюда?
— Я его… не пущу.
— Не пустишь?
— Ни за что. Ты посмотри, как хорошо здесь… Это твоя комната, здесь жить будешь… еще цветочки сюда какие-нибудь принесем… картины…
Мне показалось, что он добрый — тот, кто сидит передо мной, и я сказал ему об этом.
— Ну, еще бы… ты, парень, похоже, умный, смышленый, помогать мне будешь…
— А как?
— Узнаешь. Успеется. Давай пока… посмотрим, что ты умеешь… Давай, что ли… в шахматишки партию сыгранем.
Мы сыграли партию в шахматишки. И еще одну. И еще. Все три раза я выиграл у него, на четвертый раз я даже попытался подыграть ему — чтобы не обидеть человека, который дал мне кров.
— Э, парень, ты это брось… мухлевать. Нет, давай уж играть так играть, по-честному.
— Тебе обидно будет.
— Не будет. Давай.
Мы сыграли еще партию и еще — он всякий раз проигрывал, но не подавал виду, что огорчается, со стороны казалось, что ему все равно, и вообще со мной неинтересно — он то и дело поглядывал на часы, как будто куда-то спешил. На шестой раз он выиграл у меня — прямо-таки просиял, первый раз я увидел, как этот человек улыбается по-настоящему.
— Ты мне не подыгрывал? — спохватился он.
— Нет.
— Сочиняешь… Ты же такой, ты не только играть и подыгрывать умеешь… ты еще и врать умеешь… Ты такой… не такой, как они все…
— Кто они?
Он не ответил. Я еще и еще пытался убедить его, что не подыгрывал, что это он сам такой умный — он не верил мне, но не обиделся, смотрел на меня с интересом, даже с каким-то уважением, что я умею врать.
Он как будто даже гордился, что я умею врать…
Интересно — кто они все, на которых я не похож…
— Ну ладно, мой хороший, некогда мне с тобой… ты давай, сам как-нибудь развлекайся, фильмы посмотри, музыку послушай… в бильярд поиграй…
— Ты оставишь меня?
— А ты не бойся, парень… Никому я тебя в обиду не дам… Да, будем знакомы… — он протянул мне руку. — Славик.
Я хотел ответить, тут же спохватился:
— А кто я такой?
Он только пожал плечами, мне стало неловко за свой вопрос. Действительно, если я сам не знаю, кто я, почему это должен знать кто-то другой…
[email protected] на связи…
Мне показалось, что я ослышался.
[email protected] на связи…
Нет… я слышу его… черт, только с ума сойти мне не хватало… голоса в голове. Говорят, бывает что-то такое, слуховые галлюцинации, зрительные галлюцинации… Еще бы, меня же били по голове…
Только нет, тут другое что-то… Он казался реальным, этот спандекс, таким же реальным, как я сам, и в то же время — призрачным…
Я приказал себе не слышать, приказ помогал мало — какой-то [email protected] стучался в мое сознание, хотел стать моим другом…
Ступенька…
Две…
Три…
Пять…
Десять…
Перескакиваю через четыре ступеньки. Спешу — из последних сил, чувствую, что задыхаюсь. Добрые люди едут в лифте, некогда мне ждать, когда проедут добрые люди и лифт освободится.
Третий этаж…
Пятый…
Седьмой…
Сердце падает. Главное — проскользнуть мимо незамеченным. Спешу — мимо фонтанов и пальм, мимо картин, никогда не было времени рассмотреть их как следует. Врываюсь в просторный кабинет, память подает название — конференц-зал. Вливаюсь в толпу людей — темный низ, белый верх, на шее желтый платок, у меня тоже темный низ, белый верх, и тоже желтый платок, меня не отличишь от них.
Не заметит…
Люди поют гимн Корпорации, я тоже пытаюсь петь, голос меня не слушается, легкие все еще не могут забыть стремительный бег. Кажется, Шкловский не смотрит на меня, у Шкловского таких, как я, вон сколько…
— …будьте добры, зайдите ко мне в кабинет…
Началось, думал я. Заметил-таки… и вроде бы ничего не происходит, ну опоздал, с кем не бывает, ну самодур у нас начальник, куда от него денешься, но почему мне так…
…страшно…
— Я вас предупреждал, по-моему, что за опоздание у нас увольняют сразу же, — цедит Шкловский, щедро сдабривая свои слова матерком.
Мне хотелось вежливо спросить, не увольняться ли мне прямо сейчас — все-таки я решил не спрашивать, хорошее место терять не хотелось.
Но почему мне так страшно…
Черт возьми, почему мне так страшно…
Шкловский поворачивается ко мне — нестерпимый ужас пронзает с головы до ног, что-то темное, страшное, мрачное наваливается на меня, хватает, душит, больно клюет в затылок…
Я проснулся — даже не сразу дошло до меня, что это был сон, я еще рвался куда-то, еще пытался от кого-то бежать — не сразу спохватился, что не могу бежать, не могу даже сдвинуться с места, какая-то сила пригвоздила меня к креслу-кровати, где я лежал. Кажется, я кричал, хотя и не слышал своего крика, кошмар все еще не хотел отступать.
Светлый круг (лампа)
Закрытое пространство (комната)
Стена наверху (потолок)
Радио в углу бубнит про акции протеста против загрязнения атмосферы какими-то фабриками нового поколения, производящими айподы нового поколения… Ругают какую-то Корпорацию…
Что-то знакомое…
Дверь распахнулась, поток света ударил в глаза, ударил по нервам, вырвал из меня еще один крик. В комнату вошел ужас — темный, глубокий, страшный, я не сразу понял, что это Славик, с которым я вчера играл в шахматы.
— Ну что такое, а? Ты чего не спишь-то?
«Сам не спишь и другим не даешь», — казалось, сейчас добавит он.
— Извините за беспокойство, — ответил я, как будто кто-то научил меня отвечать так, — мне… приснился кошмар.
— Вот оно как… — он снова посмотрел на меня с интересом, — тебе еще и кошмары снятся… ну что ты в самом деле, дрожишь весь…
— Я… не могу убежать от него…
— А зачем тебе от кого-то убегать? Говорю тебе, хороший мой, никто тебя здесь не тронет… никого я сюда не впущу.
Я напрягал память, я пытался вспомнить, кто именно преследовал меня там, в жутком кошмаре, что я сделал ему, темному, страшному — в памяти, разложенной по полочкам, было все, кроме этого …
