А красавчик Витя, комкая в руках новую фуражку, взволнованно убеждал:
- Уж поверь мне, уж мне ли не знать? Нет таких, чтобы зомли не касались подметками! Соврал ты, Петя Коржик!
А Петя клянется, что он нисколько но соврал, что все так и есть, как оп говорит.
- Постойте, ребята, - сказал умный Миша. - Ясно одно: мы должны сами увидеть эту красавицу и решить - действительно ли она так красива, как пас уверяет Петя Коржик, или жо он просто жалкий влюбленный и слова его не заслуживают никакого доверия!
Сначала Петя Коржик ни за что не хотел назвать се имени, но когда умный Миша сказал, что в таком случае он будет считать разговор исчерпанным и лучше займется изучением английского языка, бедняга сдался.
- Пожалуйста! - сказал он. - Глаша Парфенова! Угол бульвара Молодежи и переулка Светлых Надежд. Там дом строится. Там она работает.
На следующий день, сразу после работы, наспех умывшись, мы вскочилп на велосипеды и среди потока автомобилей, автобусов и троллейбусов помчались к переулку Светлых Надежд.
Пети Коржика с нами не было. Он пошел в парикмахерскую подстричь свои космы, потому что вечером должен был встретиться с Глашей Парфеновой в парке культуры и отдыха.
На углу бульвара Молодежи и переулка Светлых Надежд действительно строился дом. Он был обнесен лесами будто клеткой, и на разных этажах работали девушки-маляры в красных платочках и синих штанах.
Мы соскочили с велосипедов, задрали кверху головы, и, хотя нас толкали прохожие, мы стояли и разглядывали девушек, надеясь увидеть среди ппх ту, которая так поразила воображение Пети Коржика.
Но девушки были как девушки, не лучше и не хуже всех других девушек на свете: и все они касались подметками дощатого настила лесов; и каждой можно было поглядеть в глаза - голова не кружилась. Не было среди них ни особых красавиц, ни особых дурнушек, кроме, впрочем, одной - неуклюжей толстушки в мальчиковых ботинках, которая топала так, что доски под ней гнулись и грохотали.
будто кто-то бросал на них булыжники.
Она проходила на высоте третьего этажа с ведром и кистью в руках и напевала таким голосом, что прохожие, которым даже в голову но могло прийти, что этот голос принадлежит девушке, говорили: "Уж если не могут исправить громкоговоритель, так лучше бы выключили его совсем".
- Эй ты! - закричал красавчик Витя. - Пожалей, пожалуйста, наши барабанные перепонки!
Услышав это, она перегнулась через перила, и мы увидели такие добродушно-веселые щелочки глаз и столько веснушек на несоразмерно маленьком носике, похожем на озорную морковку, что нам стало весело, как в цирке.
- Чего рты разинули, бездельники! - закричала толстушка. - А ну, марш отсюда, а не то я вас разделаю, как вот эту стену! - И она обмакнула кисть в ведерко с зеленой краской.
- Постой! Постой! - замахал руками красавчик Витя. - Скажи, где тут работает Глаша Парфенова?
- А зачем вам Глаша Парфенова? - спросила она. - Зачем она вам, бездельникам, понадобилась? Я - Глаша Парфенова!
- Ты... Глаша Парфенова?
- Это... Глаша Парфенова?
- Она... Глаша Парфенова?
- Я - Глаша Парфенова!
Мы так и покатились со смеху. А Глаша Парфенова, глядя на нас, стала смеяться тоже. И смеялась она так, что доски под ней ходили ходуном и зеленая краска выплескивалась из ведерка и капала на белый верх новенькой морской фуражки красавчика Вити.
Всю дорогу мы хохотали. Ну и разыграл нас наш тихоня и скромник! И кто бы мог подумать, что он способен выкинуть такую штуку?
Когда мы вернулись, Петя Коржик был уже дома. В парикмахерской его подстригли, побрызгали одеколоном, галстук был завязан по всем правилам.
Петя сидел все над той же тетрадью, но решал, как видно, такую задачу, какой нет ни в одной школьной программе.
- Были у нее? - спросил он с тревогой. - Видели?
- Ой, были! - хохотал красавчик Витя.
- Ой, видели! - покатывался умный Миша.
А Петя чуть не плакал.
- Может, вы приняли за нее другую, - говорил он в отчаянии. - Может, там у них две Глаши Парфеновы?.. Пойдемте со мной, вы увидите сами, что я не приврал ни слова, что такой, как она, нет ни в кино, ни на картинках, ни в жизни.
И мы пошли вместе с Петей на свидание.
Свидание было назначено в парке культуры и отдыха, за музыкальной раковиной. Там, возле пруда, стоит одинокая скамейка, на которой вырезано сорок три мужских имени, и сорок три женских имени, и сорок три сердца, пронзенные сорока тремя стрелами.
Петя Коржик сел на скамью, а мы устроились ла берегу пруда, свесив ноги с обрыва к белым кувшинкам, лежавшим на громадных листьях, и отсюда, сквозь деревья, нам отлично была видна скамейка и на ней наш дружок, тревожно всматривающийся в даль дорожки.
Мы заметили девушку почти в тот же момент, что и Петя. Он поднялся ей навстречу и быстро обернулся в нашу сторону, как бы желая сказать:
"Ну, смотрите!"
И мы смотрели.
Нет, он не был обманщиком, наш тихий и скромный Петя Коржик. Все так и было, как он говорил.
Мы отлично видели прекрасную Глашу. Ее маленькие ножки не ступали по земле, а скользили над ней, не касаясь земли подметками. И была она так стройна и легка, что малейший ветерок, казалось, мог подхватить ее и понести вдоль дорожки. А глаза... Поглядел в них красавчик Витя и зашатался как пьяный, и схватился за куст, чтобы не скатиться с обрыва в воду.
- Здравствуй, - сказала она ошалевшему от счастья и робости Пете. - Ты давно уже здесь?
Разве она сказала "здравствуй"? Разве она спросила - давно ли он уже здесь? А нам показалось, что где-то раздалась задушевная песенка, от которой хочется смеяться и плакать одновременно.
- Видишь? - спросил красавчик Витя и схватил за руку умного Мишу.
- Не может быть, - прошептал умный Миша, который умел объяснить все на свете.
А глупый Ванечка вздохнул и ничего не сказал.
Петя взял Глашу за руку и повел ее к скамье.
Он шел, пошатываясь от счастья.
- Глаша! -говорил Петя Коржик, задыхаясь от любви и нежности. - Глаша! Я забыл твою тетрадку по химии. Я забыл ее, Глаша, я не захватил ее с собою, но я верну ее, Глаша, завтра же верну ее, твою тетрадку по химии... - Так он вел ее по дорожке и все говорил и говорил о своей любви, а когда заглядывал ей в глаза, то пошатывался как пьяный.
Мы вернулись в нашу комнату, к нашим книгам и футбольным таблицам, к нашим бутсам и фотографиям, и молча разделись, и молча легли в свои постели, и молча лежали с открытыми глазами, строгие, счастливые и торжественные.
Красавчик Витя размышлял: "Наверное, до сих пор мое сердце еще вовсе не разбивалось вдребезги, и только сегодня оно действительно разбилось вдребезги, и больше мне ничего не надо: ни галстуков ни кино, ни велосипеда!"
