– Доброе утро, – сказала Мария Балестерос по-английски, входя в кубрик. – Познакомьтесь: это наш пациент доктор Волынски, а это наш прикомандированный ординатор доктор Вероника де Охеда Лопес из Нью-Рино. Она фармаколог-исследователь. Именно ее новый препарат мы и применили вам, Георги.
– Так я еще до кучи и подопытная морская свинка у вас, доктор Мария. – Но поднимающееся раздражение разбилось об очаровательную улыбку нового доктора Вероники.
– Вы не правы, – заявила она по-английски, – период испытаний на животных я закончила еще во время последнего мокрого сезона.
– Что это за препарат? – поинтересовался я. – И какие побочные эффекты у него? К чему мне готовиться? Уши мхом не обрастут?
Доктор де Охеда ответила, не отрываясь от рассматривания моих снимков на просвет, которые ей услужливо подал Купер:
– Это вытяжка из местного эндемика. Довольно редкого здесь вьющегося растения типа земной омелы. Собирать его можно только на северных склонах Сьерра-Гранде и только в мокрый сезон. В остальное время те вещества, которые оно вырабатывает, не так активны, как бы нам того хотелось.
– Как хоть называется этот препарат? – полюбопытствовал я.
– Охедин, – скромно просветила меня Вероника де Охеда.
Доктор Балестерос, водя пальчиком по рентгеновским снимкам, что-то затарахтела по-испански. Видимо для того, чтобы я ничего не понял. Но я догадался, что другие рентгеновские снимки мне делали, когда я был «овощем» и общался со Львом Мехлисом.
– Да, вы правы, – покивала ей доктор де Охеда, переходя на английский, – это просто феноменально. Я никак не ожидала такого быстрого результата.
– А уж как мы не ожидали, – вставил свои пять копеек магистр Купер, поедая доктора де Охеда маслеными глазками. – Кстати, сегодня до рентгена доктор Волынски дошел сам, без каких-либо трудностей. Можно сказать, что он уже здоров, но я бы подержал его в госпитале еще пару недель под наблюдением до полного выздоровления. Мало ли что?
– Вы меня просто обескуражили своими результатами, – сказала доктор де Охеда. – Придется мне поставить еще серию опытов на животных, уже совмещая с охедином яд амазонского паука, чтобы точно знать, что эффект такого быстрого заращивания костной ткани связан именно с ним. Заодно и дозировку точнее просчитать.
– Значит, я все же был морской свинкой, – проговорил я в потолок, но достаточно громко, чтобы меня слышали врачи.
– Что вы сказали? – повернулась ко мне Мария Балестерос.
– Просто я хотел бы узнать: я вам тут не мешаю? – Ехидству моему не было предела.
Слава богу, магистр Купер, прежде чем тащить меня на рентген, выдал мне госпитальную пижаму и тапочки фасона «ни шагу назад». Веселенькую такую пижамку: желтенькую и всю в коричневых мишках Тедди. Для девочки-подростка самое то. Вот в этой пижаме я и вылез из-под простыни и пошел в коридор.
– Вы куда? – требовательно спросил меня магистр Купер.
– В сортир, – ответил я всему консилиуму. – Раз я практически здоров, то и похезать сам смогу на унитазе, как человек. А не как привязанный к кровати трупик, из которого дерьмецо санитарки выковыривают.
И не обращая больше никакого внимания на докторов, вышел в госпитальный коридор. Как помню по походу в рентгеновский кабинет, там по правую сторону от кубрика третья дверь как раз и был докторский индивидуальный гальюн.
Ибо не фиг.
Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.
22 год, 2 число 6 месяца, воскресенье, 10:55
Под громкий шум переглатывания воды в глубинах унитаза, выйдя облегченным из кабинки санузла, у раскрытого окна умывальни застал парочку небритых хомбре в веселеньких больничных пижамах, розовеньких таких, которые о чем-то увлеченно друг другу трындели, не забывая при этом вкусно курить.
Вдруг почувствовал, что у меня уши опухли от долгого отсутствия никотина в организме. Странно. То вообще не замечал ничего такого, а тут как плотину прорвало. Пришлось идти клянчить у мужиков чинарик. Жестами, естественно, потому как местные ранбольные ни английского, ни русского языков не знали. А я так совсем не разбирал их мовы.
Но ничего, поняли друг друга. Угостили они меня моей любимой новоземельной «Конкистой». Даже с фильтром. Беленьким таким, бумажным, как на французском «Житане». Не видел еще таких здесь.
От первой затяжки даже закружилась голова…
Не-е-е… Это я сюда удачно зашел.
Докторский гальюн, куда я поначалу намылился, по закону подлости оказался заперт на ключ. Впрочем, это не расходилось с моими ожиданиями. Это я так, из вредности туда ломился. А в общем, все понятно. Все сделано для того, чтобы такие, как я, в нем не шарились. Не писали мимо унитаза и не писали разную похабень на стенах.
Пришлось срочно все бросить и искать общественный гальюн, тот, что для больных.
Ворвался в искомый кабинет, найденный в конце коридора по запаху застарелого сигаретного дыма, уже на пределе давления в клапанах.
В помещении с крашенными масляной краской стенами и тривиально беленым потолком были в наличии умывальники из нержавейки и кабинки с унитазами, закрывающиеся легкими пластиковыми дверками, как в «Макдоналдсе». Все свободные, на мое счастье. И чистые, в смысле – мытые, так как стены ожидаемо оказались все в надписях и рисунках сортирного содержания, единого для всего мира стиля. Теперь уже двух миров.
Даже бумага туалетная тут была в наличии. Плохонькая, похожая на серый советский рулон, но все же это признак цивилизации, когда бумагу из сортира не тырят.
Вот и сейчас после облегчения кайфую с сигаретой. Только во вкус вошел, как меня обломала медсестра: нагло ввалившись в мужской туалет и выделив меня из группы курильщиков, погнала в кубрик, даже не дав докурить. Стерва такая. Видать, диктатура медсестер в лечебных учреждениях – общечеловеческая ценность во всех мирах, вне зависимости от политического строя.
В кубрике медсестра быстро перевела кровать в положение «сидя».
Заставила меня туда взгромоздиться и приказала ждать.
– Чего ждать? – не выдержал я этих торопливых непоняток.
– Просто ждать, – ответила мне сурово.
– Ждать так ждать, – сдался я.
Кто ее маму знает, возьмут и опять к кровати привяжут, а мне уже до смерти надоело изображать из себя Прометея.
Ждать пришлось недолго. В сопровождении доктора Балестерос в кубрик вошла весьма занимательная троица, напомнившая мне Никулина, Моргунова и Вицина из «Кавказской пленницы».
Доктор «Просто Мария» представила мне посетителей по очереди.
Высокий толстяк, которого я отождествил с Моргуновым, оказался городским алькальдом[37]. Звали его Эдуардо Рамос Месонера. Шестидесятилетний седой представительный старик, одетый в чесучовый костюм терракотового цвета, белую рубашку и полосатый галстук – и это в такую-то жару! На манжетах его рубашки отсверкивали золотом вычурные запонки. На указательном пальце левой руки пускал солнечные зайчики большой красный камень золотого перстня. А запястье правой оттягивали массивные золотые часы. Лицо его было полностью выбрито, из растительности остались лишь густые седые брови над желтыми глазами и короткий седой ежик на черепе. Вопреки жесткому взгляду лицо главы городской власти имело вид весьма добродушный и даже участливый. Просто Санчо Панса – переросток валуевских кондиций. Хотя если вспомнить классика, то Санчо Панса всю жизнь мечтал стать губернатором на острове. Этот – дорвался. И еще от него настолько сильно разило дорогим парфюмом, что даже медсестра морщилась украдкой.
Персонаж, похожий на Вицина, – Мануэль Гутьеррес Мельядо, исправлял должность городского коррехидора[38] и был полной противоположностью алькальду. Небольшого роста худой жгучий брюнет-живчик с маленькими черными глазками. С длинными волосами, забранными на затылке в косу, и щегольской эспаньолкой он смахивал бы скорее на мафиози, если бы не пренебрегал статусными для бандитов украшениями. Одет местный глава полиции был весьма легкомысленно: канареечного цвета расстегнутая рубашка-поло и хлопковые голубые шорты чуть ниже колена. На волосатых ногах – веревочные сандалии на босу ногу. На впалом животе – черная сумка-«кенгуру».
Третьего посетителя, Никулина, по моей классификации, доктор Балестерос представила как генерал-капитана[39] «милисианос рэкете казадорес»[40] Паулино-Эрменхильдо Теодуло Баамонде. Генерал был одет по полной военной форме. Холщовый френч поверх майки, подпоясанный широким ремнем, большая револьверная кобура на нем почти под левым локтем, бриджи – все цвета хаки, и коричневые ботинки с аккуратными обмотками (эти обмотки меня озадачили и чуть не рассмешили – вовремя спохватился, что смех в данной ситуации неуместен). На рукавах его френча чуть выше обшлагов были вышиты желтой нитью скрещенные шпаги, и вокруг них пирамидой располагались три четырехугольные звезды сантиметрового размера. Жгучий брюнет лет тридцати пяти, высок, в меру сухощав, гладко выбрит, щеки вертикально прорезали две глубокие морщины от густых усов, и неожиданно на контрасте – серые глаза. Левая рука была затянута в перчатку и не гнулась (потом просветили, что это у него протез). В правой руке он одновременно держал стек и широкополую шляпу, одно из полей которой прикреплено к тулье желто-красной кокардой.
