Дин Кунц - Интерлюдия Томаса

– Ты думаешь, это место соединяется с… чем-то в Уиверне?

– Ну, я думаю, что это прямой путь через искривлённое пространство к «Миру Диснея». В любом случае, доктор Хискотт болен, когда заселяется в мотель. Он кажется истощённым, озадаченным, его руки трясутся. Моя тётушка Лоис регистрирует его. Когда он достаёт свои водительские права из кошелька, он роняет на прилавок стопку карточек. Тётушка Лоис помогает ему их собрать. Она говорит, что одной из них было удостоверение с фотографией для Форт-Уиверна. Перед тем, как она вышла замуж за моего дядю Грега, когда Уиверн ещё был открыт, она работала там.

– Почему бы ему потребовалось всё ещё носить с собой эту карточку на протяжении лет после того, как это место было закрыто?

– Ага, почему?

Мне не нужно быть менталистом для того, чтобы прочитать в её прямом взгляде зелёных глаз, что мы оба знаем ответ на мой вопрос.

– Хискотт останавливается в своём домике на три дня, не позволяет сменить бельё или провести уборку. А затем он перестал быть просто доктором Хискоттом. Он стал… чем-то ещё, и он взял контроль.

Электронный звук появляется снова, более длинная серия нот, чем прежде: «Вуммм-вуммм-вуммм-вуммм-вуммм…»

Несмотря на то, что он высушенный, сморщенный, мумифицированный и давно умерший, костлявые пальцы левой руки Орка стучат по полу, издавая шум брошенных игральных костей, и из его зияющего рта идёт жаждущее завывание.

Свет дрожит и гаснет.

У темноты есть свой шарм, и даже в наших родных городах мир ночью может быть таким же чарующим, как любой незнакомый порт со своей экзотической архитектурой. Между сумерками и рассветом всё обычное наполняется визуальным обаянием, которое могут предоставить только луна, звёзды и детально прорисованные тени.

Но непроглядный мрак не показывает ничего, кроме лихорадочных рисунков нашего воображения. И когда мы делим абсолютный мрак с нелепой мумией, издающей кошачий визг через свой забитый пилой из зубов рот, то жажда света становится настолько сильной, что мы могли бы поджечь себя, чтобы его получить, если бы у нас была спичка.

К счастью, спички у меня нет, и я обхожусь без самосожжения, но у Джоли Хармони есть маленький фонарик, который она включает (если вам интересно моё обоснованное мнение) слишком медленно в таких обстоятельствах. Когда она, наконец, заставляет включиться этот небольшой осветительный прибор, то направляет его на меня, или, если точнее, к моим коленям, так как я сижу на полу коридора, когда свет гаснет, а высохший труп начинает пронзительно кричать, но вскакиваю на ноги резко, как коробка с подпружиненными зубочистками, из которой выскакивает послеобеденная деревянная иголка. Луч такой узкий, что освещает только одно моё колено, и вместо того, чтобы направить его влево, где уродливые останки были видны в последний раз, девочка направляет его вверх, на моё лицо, как будто забыла, кого она привела сюда, и ей требуется подтвердить мою личность.

Джоли двенадцать лет, а мне почти двадцать два, так что это моя обязанность – вести себя как взрослый в комнате – или в коридоре. Я не должен визжать, как маленькая девочка, потому что и сама маленькая девочка не визжит. До того момента, когда это приключение закончится, как любой обычный человек, я без сомнения сваляю дурака множеством различных способов; поэтому чем дольше я смогу сдерживать идиотское поведение, тем меньшему унижению подвергнусь, когда буду смотреть в её глаза при нашем прощании, прямо перед тем, как ускачу в закат с моим преданным товарищем Тонто[53]. Так что с большей уверенностью, чем ожидаю, я щурюсь от света и выдержанным тоном говорю:

– Покажи мне мумию.

Луч путешествует по моим окостеневшим рукам к пистолету, который я держу двумя руками, спускается от пистолета к полу, и затем по нему на несколько футов влево, обнаруживая, что мой наведённый вслепую прицел сбился. Существо, для которого у меня нет биологической классификации, всё ещё лежит на спине, в скрюченной позе обезвоженной смерти. Единственная часть, которая у него двигается – это левая рука, костлявые пальцы стучат по полу, как будто при жизни оно было пианистом и всё ещё продолжает отбивать какой-то джаз по клавишам.

Моё понимание до сих пор заключалось в том, что это павшее существо представляет собой высушенную кожу, окружающую хрупкий скелет, внутри которого содержится прах, к которому все создания – те из нас, кто является монстрами и кто не является – в конечном счёте, возвращаются. Мне нравится это понимание, и я могу его принять. А движущаяся рука – это уже слишком.

Я стою над этим созданием, держа пистолет, радостный от того, что руки у меня трясутся меньше, чем можно было ожидать, и определённо, меньше, чем руки восьмидесятилетнего человека, страдающего идиопатическим дрожанием.

Свет от ламп, расположенных по обеим сторонам коридора, появляется, и в этот же самый момент пронзительный крик мумии прекращается.

Когда Джоли выключает свой мини-фонарик и кладёт его на пол перед собой, я изумляюсь во весь голос:

– Что это за хрень только что была?

Она всё ещё сидит с перекрещенными ногами на сложенном одеяле. Пожимает плечами.

– Оно никогда не проявляется сильнее, чем сейчас.

– Ты сказала, что после «вуммм-вуммм-вуммм» ничего не происходит.

– А об этом забыла.

– Как можно забыть такое?

– Таких штук не бывает много. Это редкость. Движение руки – это что-то похожее на посмертный рефлекс или вроде того.

– У абсолютно обезвоженных мумий нет посмертных рефлексов.

– Ну, тогда это что-то ещё, – говорит она. – Я думала о том, чтобы разрезать Орка, знаешь ли, препарировать его, посмотреть то, что внутри.

– Это плохая идея.

– Орк безобидный. И я могу узнать что-то важное.

– Ага, ты узнаешь, что Орк не безобидный. А что на счёт того, как он кричал?

– Не кричал, – говорит девочка. – Рот не двигается. Грудь не поднимается и не опускается. И если ты подумаешь об этом, то вспомнишь, что звук был электронным, как «вуммм», только другой, глупышка. Это наводит на мысль о том, что нечто транслирует этот звук, и голосовые связки Орка или его кости, или что-то внутри него, возможно, работает как приёмник, который только что и поймал передачу.

Она сидит там на своём одеяле, как маленькая мисс Маффит[54] на скамеечке для ног, за исключением того, что если рядом с ней сядет паук, она не испугается. Она просто раздавит его рукой.