— Ничего подобного вашим последним словам я не говорил, — спокойно возразил Бернет. — Я только думаю, что если бы мы спустились к людям необразованным, то наше непрошеное появление могло бы вызвать панику. Впрочем, я полагаю, на Марсе найдется немного людей необразованных.
— Почему вы так полагаете?
— Я сужу по тому, что видел на материке Секки.
— Лучше не напоминайте нам о нем.
— И сужу также по тому, что вижу здесь, — продолжал Бернет, игнорируя замечание расходившегося Блэка.
— Здесь прелестно! — вмешался сэр Джордж, — но я не понимаю, м-р Бернет, что общего могут иметь обе местности Марса с образованностью его обитателей. Сначала мы попали в мертвую пустыню, теперь видим перед собою земной или, вернее, марсовский рай. Что же можно вывести из этого?
— Весьма многое. На материке Секки я пришел к убеждению, что весь экваториальный район на планете вымер, и я не ошибся. Одну минуту я готов был даже допустить, что и везде на Марсе мы найдем то же самое.
— А говорили совсем другое, — вмешался Блэк.
— Я не счел нужным высказывать моих предположения, — отвечал Бернет серьезно, почти строго. — Здесь я вижу новое подтверждение моему убеждению, что планета Марс стара, очень стара.
На эти слова посыпался целый хор опровержений.
— Стара? Что вы, как можно! Она великолепна, грандиозна, прелестна, как мечта!
— Она прелестна, но не грандиозна, — возразил Бернет.
— Красота ее не что иное, как материальное совершенство, доведенное до последней степени. Еще шаг вперед, и начнется распадение. Посмотрите на эти горные скаты, пережившие бесчисленные тысячелетия. Они покрыты цветами, но не увенчаны грозными утесами. В здешних горах нет того сурового величия, какое представляют наши сравнительно юные, в геологическом отношении, Альпийские хребты. Взгляните на это сверкающее море; волны его словно поют колыбельную песенку, ударяясь в обремененные годами берега. Оно ненаглядно красиво, но оно давно уже утратило ту бурливость, которая составляет величие наших океанов. Оно измельчало, превратилось из моря в озеро. Может быть, и оно было когда-то величественно и грозно, в те времена, когда наш Атлантический океан еще только начинал выступать из хаоса. Может быть, берега его были когда-то покрыты исполинской растительностью; теперь ее заменили изящные деревца, пигмеи сравнительно с нашими лесными великанами. Здешние животные милы, красивы, грациозны, но взгляните, как они чувствительны к самому легкому звуку, к малейшему дуновению ветерка — целая тысяча их, взятая вместе, не устояла бы против одного тигра. Повторяю, господа, Марс старая планета. И жители ее, вероятно, далеко превосходят нас развитием как телесным, так и умственным. Они выработали себе такие социальные, моральные и физические условия, каких мы и представить себе не можем. Словом, они дошли до высшей степени развития; дальнейший прогресс для них невозможен: им доступна одна перемена к худшему.
Развивая свои взгляды перед слушателями, Бернет увлекся, что с ним редко случалось; его обыкновенно серьезный, спокойный взгляд сверкал одушевлением, бледное лицо горело. Но, несмотря на свою увлеченность, он внимательно следил за ходом корабля и покончил речь как раз в тот момент, когда шар очутился прямо над намеченной им виллой.
— Сейчас мы проверим мою теорию на практике, — сказал он. — Готовьтесь, господа: нам, вероятно, придется подивиться кой-чему.
— Для нас уже это не новость, — ввернул насмешник Блэк.
Бернет занялся распоряжениями к спуску корабля, а прочие разместились по окнам, следя за тем, что происходит на вилле. Особенно интересовал их направленный на них телескоп.
— Очень может быть, что это телескоп, — сказал Блэк, — но, по-моему, он ужасно похож на громадную пушку.
— Мне тоже кажется, — отвечал Дюран.
— А что если они вдруг вышибут дно из нашего корабля? — заметил обыкновенно молчаливый Гревз. — Ведь это будет ужасно досадно: после всего, что сделал наш милейший Бернет, чтобы попасть сюда, мы будем разбиты в виду самой пристани.
— Да, это будет досадно, особенно для вас, — сказал Блэк, задетый за живое напускною холодностью, с какою говорил художник.
— Не столько для меня, сколько для Бернета, — возразил Гревз с тем же невозмутимым хладнокровием.
— Это почему?
— Корабль не мой, — отрезал Гревз.
— О, чушь какая! Голова-то у вас на плечах, я думаю, ваша, а если корабль разобьют, мы все полетим в пространство вверх ногами.
— Не мешало бы нам выкинуть белый флаг, — заметил баронет.
— А, может быть, белый цвет у них синоним объявлению войны, — возразил Мак Грегор.
— В таком случае можно выкинуть черный или синий, что ли, но все же не мешало бы подать какой-нибудь сигнал, что мы не имеем против них дурных намерений.
Между тем бывшие на террасе также следили за движениями шара, очевидно стараясь направить телескоп прямо на него. Бернет не спускал глаз с подозрительной трубы, и взгляд его выражал сильное беспокойство. Шар находился уже не более как в пятистах футах от планеты, и расстояние это с каждою секундою быстро уменьшалось. Вдруг футах в трехстах он вздрогнул и остановился. Инженер бросился к своим расписаниям, недоумевая, что случилось. Но в его механизме было все в порядке, а шар не двигался. Сделав наскоро два-три опыта передвижения снаряда, ученый вдруг вскричал с досадой:
— Мое изобретение им известно, и их машина сильнее моей!
— Что вы хотите сказать? — послышалось со всех сторон.
— Они уничтожили притяжение своей планеты к нашему кораблю… О! Боже мой! Это ужасно!..
— Бернет, что случилось? — спросил Мак Грегор взволнованно. — Скажи ради Бога — в чем дело?
Бернет повернулся к нему: лицо его выражало сильнейшее отчаяние.
— Они изолировали нас от своей планеты, — сказал он глухо. — А если они умеют делать это, значит, умеют действовать и отталкивающею силою. Они могут каждую минуту швырнуть нас в Солнце.
Мак Грегор быстро схватил парашют, висевший у него наготове.
— Помогите мне отворить дверь! — крикнул он.
— Берегись, Мак Грегор, они могут швырнуть и тебя в Солнце.
— И пусть швыряют! Дверь! Скорее, дверь! Массивную дверь живо отперли, и храбрый начальник предприятия выпрыгнул в пространство.
Парашют был нового устройства: он раскрывался автоматически в самый момент падения. С помощью его Мак Грегор спустился настолько, что был уже футах в пятидесяти расстояния от планеты; затем и он остановился. Парашют охватил его ноги, как юбка, и повис на нем неграциозными складками. Несчастный начал изо всех сил лягаться, чтобы расправить его — ничто не помогало: с уничтожением притяжения он потерял всякий вес, и потому его отталкивающие движения не имели ни малейшей силы.
