В течение трех недель Лоун заставлял Джейни несколько раз читать ему это письмо, и каждое чтение добавляло что-то новое к тому, что бродило в нем. Обычно это происходило молча; иногда он просил помощи.
Он считал, что Продд — его единственная связь с окружающим миром, потому что дети — просто другие обитатели груды шлака на краю человечества. Утрата Продда — он с абсолютной уверенностью знал, что больше никогда не увидит старика, — была утратой самой жизни. Утрата всего сознательного, направленного, совместного, всего того, что выходит за растительный образ жизни.
— Спроси Бэби, кто такой друг.
— Он говорит, что это тот, кто любит тебя, хочешь ты этого или нет.
Но ведь Продд и его жена выбросили его после всех этих лет, выбросили, когда он стал им мешать, а это значит, что они готовы были так поступить и в первый год, и во второй, и в пятый — всегда, в любое время. Нельзя сказать, что ты часть того, что может в любое время так с тобой поступить. Но друзья… может, они только потом не стали его любить.
— Спроси Бэби, как стать частью того, что любишь.
— Он говорит, это можно, если ты любишь и себя. Его отметкой уровня, его точкой отсчета все годы было то, что произошло на берегу ручья. Он должен понять это. Если поймет, он уверен, сумеет понять и все остальное. Потому что на секунду появился другой, и он сам, и поток между ними без охраны, без экранов и преград — никакого языка, в котором можно запутаться, никаких идей, которые можно понять неверно, ничего, кроме полного слияния. Кем он был тогда? Как назвала его Джейни?
Дурак. Невероятный дурак.
Она сказала, что дурак — это взрослый, который способен слышать только беззвучную детскую речь. Тогда… кто же был тот, с кем он слился в тот ужасный день?
— Спроси Бэби, кто такой взрослый человек, который может говорить, как дети.
— Он говорит — невинный.
Он был дураком, способным слышать беззвучную речь. А она была невинным человеком, который, став взрослым, говорит как ребенок.
— Спроси Бэби, что произойдет, если соединятся дурак и невинный.
— Он говорит: когда они соединятся, невинный перестанет быть невинным, а дурак — дураком.
Лоун думал: «Невинный — самое прекрасное, что может существовать». И сразу спросил себя: «А что так прекрасно в невинном?». И сразу ответ, почти так же быстро, как ответ Бэби: «Прекрасно ожидание».
Ожидание конца невинности. Дурак тоже ждет — ждет, когда перестанет быть дураком, но делает это уродливо. Так что при встрече каждый перестает существовать, сливаясь. Лоун неожиданно ощутил глубокую радость. Потому что это правда: он что-то создал, а не уничтожил… и когда потерял, боль потери была вполне оправдана. А когда потерял Проддов, боль не оправдана.
«Что я делаю? Что я делаю? — в смятении думал он. — Все пытаюсь и пытаюсь узнать, кто я такой и чему принадлежу… Неужели это другой аспект жизни изгнанника, чудовища, другого?».
— Спроси Бэби, что за люди, которые постоянно пытаются узнать, кто они такие и чему принадлежат.
— Он говорит, все люди такие.
— Но кто такой я? — прошептал Лоун. Минуту спустя он закричал:
— Кто я такой?
— Помолчи. Он не знает, как это выразить… гм… Вот. Он говорит, что он мозг-вычислитель, я тело, близнецы руки и ноги, а ты голова. Он говорит, что «я» — это мы все вместе.
— Я принадлежу, принадлежу, я часть тебя, а ты часть меня.
— Ты голова, дурачок.
Лоуну показалось, что сердце у него разорвется. Он посмотрел на них всех. Вот руки, которыми можно брать, тело, о котором нужно заботиться, безмозглый, но безупречный компьютер и — голова, чтобы направлять все это.
— И мы вырастем, Бэби. Мы только что родились!
— Он говорит, не при твоей жизни. Говорит, что не с такой головой. Мы можем сделать практически все, но не сделаем. Он говорит, что мы существо, это верно, но еще глупое существо.
Так Лоун постиг самого себя. И подобно многим другим, достигшим того же пункта, обнаружил на этой вершине, что впереди огромная гора.
Часть вторая
БЭБИ ТРИ ГОДА
Наконец я добрался до этого Стерна. Он оказался совсем не стариком. Посмотрел из-за своего стола, осмотрел меня с ног до головы и взял в пальцы карандаш.
— Садись сюда, сынок.
Я остался на месте, и он снова посмотрел на меня. Тогда я сказал:
— Послушайте, а если сюда войдет лилипут, что вы ему скажете? Садись сюда, коротышка?
Он положил карандаш и встал. Улыбнулся. Улыбка у него была такой же быстрой и острой, как взгляд.
— Я ошибся, — сказал он, — но откуда мне знать, что тебе не нравится, когда тебя называют сынок? Так-то лучше, но я все еще сердился.
— Мне пятнадцать лет, и не нужно тыкать меня в это носом.
Он снова улыбнулся и сказал «Ладно», а я подошел и сел.
— Как тебя зовут?
— Джерард.
— Это имя или фамилия?
— И то и другое, — сказал я.
— Правда? Я сказал:
— Нет. И не спрашивайте меня, где я живу.
Он опустил карандаш.
— Так мы далеко не уйдем.
— Это ваше дело. Что вас беспокоит? То, что я настроен враждебно? Приходится. У меня многое случилось, иначе я бы тут не был. Это остановит вас?
— Ну, нет, но…
— Что еще вас беспокоит? Оплата? — Я достал тысячедолларовую банкноту и положил на стол. — Это чтобы вам не выписывать мне счет. Берите. Скажете, когда нужно будет, и я дам вам еще. Так что мой адрес вам не нужен. Подождите, — сказал я, когда он протянул руку к деньгам. — Пусть лежит. Я хочу знать, за что плачу. Он сложил руки.
— Я так делами не занимаюсь, сын… я хочу сказать, Джерард.
— Джерри, — сказал я. — Займетесь, если хотите иметь дело со мной.
— Ты хочешь затруднить мне работу? Где ты взял тысячу долларов?
— Получил приз. Выиграл соревнование — описать в двадцати пяти словах качества продукции фирмы «Садсо». — Я наклонился вперед. — На этот раз я говорю правду.
— Хорошо, — ответил он.
Я удивился. Мне казалось, он знает, но он больше ничего не сказал. Просто ждал продолжения.
— Прежде чем начнем — если начнем, — сказал я, — я должен выяснить кое-что. То, что я вам скажу — то, что выходит из меня, когда мы работаем, остается между нами, как у священника или адвоката?
— Абсолютно, — ответил он.
— Что бы я ни сказал?
— Что бы ты ни сказал.
Я наблюдал за ним, когда он говорил это. И поверил ему.
— Берите деньги, — сказал я ему. — Вы наняты. Он не взял. Сказал:
— Как ты заметил минуту назад, это мое дело. Лечение нельзя купить, как конфеты. Нам предстоит работать вместе. Если один из нас не сможет, начинать бесполезно. Нельзя прийти к первому же психотерапевту, имя которого найдешь в телефонном справочнике, и выдвигать свои требования только потому, что платишь.
