Но тут дверь распахнулась, и на пороге возник Тарнспяц. Он шагнул вперед. Алейтис попятилась, прижалась спиной к стене, глядя на пего с гадким предчувствием.
- На кропать! - коротко приказал он.
Она не сразу подчинилась, и он кулаком ткнул ей в живот. Волна боли разбежалась по всему телу. Дрожа, она лежала на постели, ожидая, пока он разденется. Он овладел ею без подготовки и прелюдий, но Алейтис успела отступить в теплую черноту, где не существовало ничего, что могло бы быть материальным. Она позволила ему насиловать ее тело, пустую куклу, лишенную души.
Он щипал и тискал ее, хрипло дыша и отвратительно ругаясь. Но чем больше он ее терзал руками и мысленно, тем глубже отступала она. Когда он кончил истязание, она на много фатамов погрузилась в самый центр своего существа, где не было ничего и откуда достать ее было невозможно.
День миновал. Потом другой. И так без числа. День следовал за днем, почь приходила на смену дню. Алейтис была как бы в тумане полубессознательного забытья.
Когда приходил Тарнсиан, она без борьбы позволяла ему овладевать собой, вернее, не собой, а своим телом. Сама же она отступала в темноту, и под Тарнсианом оказывалось не тело человека, а набитая тряпками безжизненная кукла. Наконец ему надоело это, и он вышвырнул ее из своего дома-фургона, но даже после этого не отпустил из лагеря.
В одном из фургонов Алейтис украла несколько одеял и кусок туфана. Из другого - блузу и пару штано:В. Из третьего - подходящие ей под ногу сапоги. Потом она присоединилась к общим женщинам, которые сидят у отдельного костра и ждут какого-нибудь мужчину. Они поделились своей едой и отвели ей место для спанья. Она расстелила туфан под каким-то фургоном и блаженно уснула.
Члены каравана никогда не смотрели па нее прямо, даже когда проходили рядом... Они не разговаривали с ней и не замечали ее присутствия. Женщины-рабыни делали рога из пальцев, отгоняя несчастье, но не имели храбрости на то, чтобы воспрепятствовать ее присутствию среди них.
Сначала она садилась на ступеньках домика-фургона, где жили рабы и в котором они ехали со всем караваном по дневному этапу, от лагеря до лагеря. Потом она осмелела, выделила из общего табуна своего черного коня Мулака, открыто его оседлала и надела уздечку. Но каждый раз, когда она опускалась в седло, оказывалось, что Тарнсиан не забыл о ней. Черные крылья взмахивали над ее головой и не отпускали до тех пор, пока она не спрыгивала с коня на землю. Он - Тарнсиан - не был намерен отпускать ее с миром.
После нескольких дней переходов караван остановился в лагере, на большой поляне у широкой реки, самой широкой, какую она видела в своей жизни.
Алейтис взяла в одном из фургонов полотенце и мыло и отошла подальше от лагеря для того, чтобы как следует вымыться. Она сняла блузу и штаны, бросила их на берег и со всего размаха побежала в воду. Вволю поплавав, она принялась соскребать со своего тела многодневную грязь. Хотя Тарнсиан какое-то время не прикасался к ней, она чувствовала, что стала нечистой. Песком и мылом она с ожесточением скребла свою кожу, пока та не стала красной. Потом намылила голову и прополоскала.
И только после этого начала весело плескаться.
Со вздохом удовольствия она выбралась на берег, села на траву и принялась вытирать полотенцем волосы, чтобы они стали как можно суше, а сделать это было отнюдь нелегко, так как по длине и пышности волосы Алейтис могли соперничать со многими, и не только в этом караване. Насморк ее вылечился сам по себе, вместе с синяками, но она больше не хотела рисковать. Она посмотрела в сторону скрытого за скалой лагеря. Бежать было бессмысленно. И куда?..
Она снова натянула штаны и блузу, положила рядом полотенце, чтобы оно высохло. Сцепив руки вокруг колен, положив на колени подбородок и рассыпав волосы по плечам, чтобы окончательно высушить их, она молча смотрела, как течет река у самых ее ног, и вспоминала давно прошедшие дни.
"Похоже, у меня есть умение выживать. Мамочка моя, где бы ты сейчас ни была, ты родила меня с прочной шкуркой, и за это тебе огромное спасибо!" подумала она.
Журчание воды действовало успокаивающе. Алейтио расслабилась, сознание пришло в более спокойное состояние, мысли заскользили, поплыли одна за другой, как бусинки на нитке.
"Еще семь дней, - подумала она. - Еще семь дней осталось до начала Массарата. Рано или поздно он совершит ошибку. Но, Мадар, каким он стал сильным! Я не могу его победить. Ах, Ай-Ашла! Но потеряет же он когда-нибудь осторожность! Пусть даст мне только одну минуту форы..." Она сидела на траве, наслаждаясь роскошью солнечного тепла (солнца уже низко висели над горизонтом), наслаждаясь чувством собственной чистоты. Кожа ее вдыхала свежий ветер всеми порами, и от этого Алейтис испытывала легкое головокружение. Тихо журча, протекала мимо река. Этот шум ласково обволакивал сознание девушки, словно прохладные зеленые руки. Переменчивые силуэты, голубые, изумрудные, игра теней в глубине, всегда разных... Постепенно она настолько погрузилась в это любование, что в самой сердцевине своего существа снова начала радоваться жизни. Она глубоко втянула в себя вкусный воздух позднего послеполудня.
Как хорошо жить...
В воспоминаниях она вновь возвратилась в те времена, когда с ней был Вайд. Снова увидела его: в лучах лун, он стоял рядом, рука покоилась на ее бедре. "Ненависть уродует мир вокруг нас", - оказал он ей тогда. Она как будто слышала его мягкий, красивый голос...
"Даже когда я забуду его лицо, - подумала Алейтис, - я буду помнить голос. Касание его рук. Я была тогда такая глупая, невинная, хихикала в коридорах с Вари. Танцевала... О, как хорошо тогда было. Иногда только плохо... только иногда... Они меня защищали, мои друзья... Зираки, Суйя, Завар и даже маленькая смешная Тванит... И милый, милый Чалак..."
Она вспомнила всех и тихо улыбнулась.
- Ага, ты еще смеешься! - визгливый голос прервал ее мысли.
Она вскочила на ноги, быстро обернулась и была изумлена - как это один из членов каравана заговорил с ней? В нескольких шагах от Алейтис стояла Мария.
Черты ее лица выдавали напряжение, огромные глаза сухо блестели.
- Смейся, смейся, - зловеще произнесла она. В красных лучах Хорли блеснул нож - Мария вскинула тонкую обнаженную руку, сжимавшую лезвие.
Алейтис ахнула.
- Мария, - прошептала она. - Ч... то случилось?
Она попятилась к краю, к воде.
- П-почему?
Мария крепко сжала губы. Уголок рта подергивался, она опустила немного руку с ножом. Дышала тяжело, грудь поднималась высоко и опускалась, заметная даже под плотными складками ткани авригаума. Она тихо заговорила, и слова падали, как ядовитая кислота в теплый прекрасный ранний вечер:
