Полчаса спустя я все еще торчал в пробке, до боли стискивая кулаки от ярости и беспомощности. Я смотрел на приборную панель, где на карте в реальном времени были показаны все остальные застрявшие машины, и наконец перестал обманывать себя мыслью о том, что смогу в любой момент свернуть в боковую улицу, волшебным образом оказавшуюся свободной, и всего за несколько минут промчусь через весь город.
В палате, укрывшись за шторами вокруг кровати, лежала сжавшаяся в комочек и оцепеневшая Франсина — повернувшись ко мне спиной и отказываясь взглянуть на меня. Я мог лишь стоять рядом. Гинекологу еще предстояло объяснить все подробно, но я уже знал, что выкидыш сопровождался осложнениями, и пришлось сделать операцию.
Еще до того, как я подал заявку на стипендию ЮНЕСКО, мы обсуждали возможный риск. Для двух благоразумных, хорошо информированных и прибывших в пустыню на короткий срок исследователей он казался микроскопическим. Франсина ни разу не ездила в пустыню вместе со мной, и даже среди жителей Басры частота выкидышей и появления на свет детей с врожденными дефектами уже давно пошла на убыль. И она, и я принимали противозачаточные средства, а использование презервативов выглядело как перестраховка. Неужели это я привез ей что-то из пустыни? Крупинку пыли, застрявшую под крайней плотью? Неужели я отравил ее, когда мы занимались любовью?
Франсина повернулась ко мне. Кожа вокруг ее глаз была серой и набухшей, и я видел, с каким трудом она смотрит мне в глаза. Она медленно высвободила руки из-под одеяла и протянула их ко мне. Они оказались ледяными.
Вскоре она зарыдала, не выпуская моих рук. И я смог лишь погладить ее большие пальцы своими — осторожно и нежно.
2020
— Как ты себя чувствуешь сейчас?
Спрашивая, Оливия Мэслин не встретилась со мной взглядом — все ее внимание поглощала спроецированная на сетчатку информация о моей мозговой активности.
— Хорошо. Точно так же, как и до того, как ты начала вливание.
Я полулежал на конструкции, напоминающей кресло дантиста, на голове у меня плотно сидела шапочка, напичканная магнитными датчиками и индукторами. Легкий холодок жидкости, втекающей в вену руки, игнорировать было невозможно, но это ощущение не отличалось от того, которое я испытал в прошлый раз, две недели назад.
— Сосчитай до десяти, пожалуйста.
Я повиновался.
— Теперь закрой глаза и представь то же знакомое лицо, что и в прошлый раз.
Она сказала, что я могу выбрать кого угодно. Я выбрал Франсину.
К этому времени я уже заново воспроизвел прежнюю цепочку действий: прочел тот же рассказ («Два ветерана» Скотта Фицджеральда), прослушал тот же музыкальный отрывок («Сорока-воровка» Россини), вспомнил тот же эпизод из детства (мой первый школьный день). В определенный момент я избавился от всякой тревоги по поводу того, что не смогу с достаточной точностью воспроизвести прежнее ментальное состояние — в конце концов, цель эксперимента как раз и заключалась в выявлении неизбежных отличий между двумя сессиями. А я был всего лишь одним из десятков добровольцев, и половине из нас во время обеих сессий кололи в вену обычный физиологический раствор. Насколько мне было известно, я как раз и был одним из таких — контрольным участником, нужным лишь для проведения базовой линии, относительно которой будет измеряться любой реальный эффект.
Впрочем, если мне и вводили исказители когерентности, то, насколько я мог судить, препараты не оказывали на меня никакого действия. Моя внутренняя жизнь не испарялась, едва эти молекулы связывались с микроканалами в моих нейронах, гарантируя, что любой вид квантовой когерентности, который нейронные структуры могли в ином случае сохранять, будут рассеяны в окружающей среде за долю пикосекунды.
Лично я никогда не соглашался с теорией Пенроуза о том, что квантовые эффекты могут играть роль в сознании; расчеты двадцатилетней давности, приведенные еще в семинарской статье Макса Тегмарка, уже сделали устойчивую когерентность в любой нейронной структуре чрезвычайно маловероятной. Тем не менее от Оливии и ее команды потребовалась немалая изобретательность, чтобы похоронить эту идею окончательно и бесповоротно в серии экспериментов, последовательно отсекающих все аргументы в поддержку данной теории. Вот уже два года как они изгоняли этого призрака из различных структур, которые разные группы учеников Пенроуза объявляли важнейшими квантовыми компонентами мозга. Самое раннее их предложение — микроканалы, они же гигантские полимерные молекулы, образующие нечто вроде скелета внутри каждой клетки — оказалось и самым крепким орешком. Но вполне возможно, что сейчас цитоскелеты каждого из моих нейронов усеяны молекулами, прочно связывающими их с микроволновым полем, в котором мой череп буквально купается. А в этом случае у моих микроканалов столько же шансов воспользоваться квантовыми эффектами, как и у меня сыграть в сквош со своим двойником из параллельного мира.
Когда эксперимент закончился, Оливия поблагодарила меня, но стала еще более отстраненной, занявшись анализом результатов. Радж, один из ее аспирантов, вынул из моей вены иглу, залепил крошечную ранку пластырем и помог мне снять шапочку.
— Конечно, тебе пока неизвестно, был я в контрольной группе или нет, — сказал я ему, — но замечал ли ты у кого-нибудь значительную разницу?
Я был одним из последних испытуемых в экспериментах с микроканалами, и если какие-либо эффекты имелись, то сейчас бы их уже выявили. Оливия загадочно улыбнулась:
— Дождись публикации, и все узнаешь.
Радж наклонился ближе и прошептал:
— Нет, никогда.
Я встал с кресла.
— Зомби идет! — провозгласил Радж. Я сделал вид, будто желаю полакомиться его мозгом, и Радж, смеясь, попятился. Оливия наблюдала за нами с выражением терпеливой снисходительности. Самые упорные приверженцы Пенроуза утверждали, что эксперименты Оливии не доказывают ничего, потому что даже если люди ведут себя одинаково, когда все квантовые эффекты исключены, они могут проделывать это как простые автоматы, полностью лишенные сознания. Когда же Оливия предложила своему главному оппоненту испробовать на себе блокировку когерентности, тот ответил, что это не прибавит ее доводам убедительности: ведь воспоминания, заложенные в состоянии, когда человек является зомби, будут неотличимы от обычных воспоминаний, и поэтому, вызывая в памяти пережитое, вы не заметите ничего необычного.
Подобная аргументация могла кого угодно привести в отчаяние — с тем же успехом можно было предположить, что все в мире, кроме тебя самого, являются зомби, и ты сам становишься им каждый второй вторник. По мере того, как эксперименты повторялись другими группами по всему миру, сторонники теории Пенроуза как научной гипотезы, а не как подобия мистической догмы, постепенно соглашались с тем, что ее следует отвергнуть.
