— Еще раз врежешь, посильней, — усмехнулся Кандид. — И Колченог поможет.
— Уж он поможет! — хмыкнул Кулак. — Пока дохромает, одна шерсть на носу от меня и останется, да еще, может, шиш на плеши… Знаю я этих мертвяков — ручищи у них вон какие!.. Это они тебя только боятся. Быстрый ты! У нас никто так не умеет: тыр-пыр!.. И мертвяк наизнанку вывернулся! Ну, красота!.. Так что, Молчун, ты лучше не уходи ни на какие Чертовы Скалы… Пусть лучше Нава опять в деревню возвращается, а то у тебя давно и еды приличной в доме нету. Не умеешь ты еду хорошую делать. Мертвяков взрезать умеешь, а на жратву ты не мастак.
— Нет, Кулак, — твердо сказала Нава. — Молчун пойдет со мной. Это воля Леса!
— Ну, если воля Леса, — притих и как-то даже сгорбился Кулак.
Кандид посмотрел на толпу. Она тоже притихла и погрустнела. Женщины опустили глаза и смотрели себе под ноги. А последний год они все чаще улыбались ему. Мужики глазели по сторонам. Только Кулак да Колченог, безвольно опустив кряжистые руки, растерянно смотрели на своего товарища.
Кандиду стало нехорошо. Стыдно ему стало — ведь он мысленно уже был там, на биостанции, рядом со Стояном, Ритой, Квентином… Только его, наверное, давно уже официально похоронили. И приказ по Управлению вышел… Боже, как все это было далеко — и приказы, и статьи, и все их управление, которое ничем, кроме бумажек да составляющих их людей не управляло. И уж к делам Леса даже близкого отношения не имело. Теперь-то он понимал это со всей полнотой и ясностью. Но вернувшись, он мог бы многое изменить!.. А кто бы ему позволил?.. Да поймут ли его? Поверят ли? Позволят ли воскреснуть?.. Если уже приказ вышел… Но наука?!.. Но Истина?! Можно ли оставлять человечество в неведении того, что здесь происходит?.. И можно ли доверить ему это знание?.. Ох, сколько вопросов!.. Но главные вопросы обозначены двумя вопросительными знаками перед толпой — сгорбившимися, вдруг постаревшими Кулаком и Колченогом.
— А знаешь, Кулак, знаешь, Колченог! — вдруг воскликнул Кандид. — Мне действительно надо сходить к Чертовым Скалам, там моя деревня… Но я вернусь сюда! Я принесу с собой то, против чего ни один мертвяк не устоит, и десяток мертвяков не устоит!
— И в твоей деревне это есть? — спросил недоверчивый Кулак.
— Есть!
— Ну, тогда… — вздохнул он. — Только скорей возвращайся! Пока всех баб мертвяки не перетаскали. Прямо сейчас иди! И сразу бегом назад!
Кандид заметил, что женщины робко, но с явной надеждой косятся в его сторону.
Нава поднялась с кресла и взяла за руку Кандида. Он вскочил гораздо энергичней, чем собирался — так его пронизало холодом от ее прикосновения. Это, конечно, не лед, но слишком неожиданно. Тем не менее, Кандид не отнял руку.
Кресла превратились в большие шары и укатились в густой кустарник, исчезнув из поля зрения.
Нава потянула Кандида следом.
— Я вернусь! — повернулся он к толпе. — Я обязательно вернусь! — Обещал он и искренне надеялся, что сможет это сделать. Он еще никогда и никого не предавал. По крайней мере, сознательно. Так жизнь сложилась или, просто, не успел еще по молодости? Или психика так устроена?.. Поэтому вероятность предательства его очень угнетала. Если бы не верил, что вернется, шагу не смог бы сделать.
— Да уж, шерсть на носу, ты давай быстрей! — напутствовал Кулак. — Одна нога там, а вторая пусть здесь остается…
А Нава все настойчивей влекла его в Лес, и Кандид пошел за ней, на прощанье помахав рукой односельчанам, хотя не помнил, чтобы кто-нибудь здесь кому-нибудь махал рукой и, вообще, прощался… Только в той страшной деревне, где он встретил Карла…
Алевтина проснулась с ощущением тревоги. Еще было темно. Перец посапывал на своей подушке, уткнув нос в ее плечо. На улице было тихо. Даже ветер не дул. Вроде бы все нормально, а сердце не на месте.
«Неужели уже сердце дает себя знать? — немного испугалась она. — Неужто возраст уже?.. Да какой еще возраст?! Хотя рожать уже давно пора, а то, глядишь, и возраст выйдет…»
Она, собственно, и не возражала. Последнее время не предохранялась. Так что, если Бог пошлет, она с радостью примет… Может, уже и послал? Может, это не за себя тревога, а за Него?..
Алевтина улыбнулась в темноту. Хорошо бы! Перец энергично взялся за директорство, авось, и без нее справится. Пора уже ей и свою женскую долю вкусить до дна…
Где-то далеко забрехала собака. Ей ответил сумасшедший петух. Настроение немного улучшилось. Но тут же Алевтина догадалась, что могло быть источником ее тревоги.
Вчера вечером состоялась первая телевизионная трансляция в их поселке — наконец-то закончился монтаж оборудования на ретрансляционной станции на перевале, что связывал Материк и Лес, отгороженные друг от друга горным хребтом. Делегация монтажников прибыла в Управление, подарила телевизор и в торжественной обстановке после приветственных и благодарственных речей состоялся коллективный просмотр передач, сопровождавшийся обильным возлиянием кефира и прочих напитков. Перецу это не очень нравилось, но народ желал…
Эти мельтешащие цветные картинки были забавны, как замочная скважина, точнее, окно в чужую квартиру, жители которой как будто бы и не подозревают, что за ними наблюдают, и ведут себя совершенно без комплексов. Это было непривычно и даже возбуждающе. Но тревожило тем, что раньше так не бывало. Всякие были фильмы, но чтобы до такой степени!.. Из этого следовало, что на Материке что-то изменилось, а они тут в закрытой заповедной зоне об этом и не догадывались. Но что изменилось?
Информационная программа встревожила еще больше. В ней прямо говорилось про Новый Порядок, про конец античеловеческого тоталитаризма, про свободу, демократию, права человека, про какую-то всенародную приватизацию. Что это такое Алевтина понятия не имела, впрочем, как и большинство в зале. Правда, большинство давно уже не обращало внимания на телевизор и занималось исключительно собой. Телевизионщики уехали, спеша домой на Материк, поэтому она попросила объяснить непонятное слово Переца — лингвист, слова по его части.
— Privatus — частный, — ответил Перец, — значит, приватизация — процесс превращения чего-то не частного в частное.
— Чего во что, например?
— Например, собственности, — пожал плечами Перец, — государственной, коллективной, общественной…
— А зачем? — удивилась Алевтина. — Нас ведь учили, что частная собственность — источник несправедливости! Неужели неправда?!
— Я не экономист, не социолог, не политик, а специалист по женской прозе ханьского периода, — развел руками Перец. — Но мне кажется, что это не может быть неправдой, как восход солнца, ливень, засуха, Лес… По-моему, когда человек рождается, ему вместе с жизнью должен вручаться целый мир. Каждому человеку! Поэтому все, что есть на планете, должно принадлежать всем. А если потом выясняется, что человек со всех сторон огорожен границами и запретами и, в сущности, не имеет ничего, кроме собственной жизни, да и ей распоряжаются все, кому угодно, — то это не может быть справедливо! Но я, наверное, многого не понимаю.
