– А к женщине прислушаются? – спросил Бэру, отмечая, как каменеет его собственное лицо.
– Прислушаются к послу, который выбрал роль подруги Льва. Сам. Добровольно. Я верю Анну, я верю, что он не предаст меня, как и я не могу предать его. Мы вернём в Лянчин любовь без страха и стыда, завещанную людям Творцом, Учитель. По-вашему, это достойно? – спросил Ча, заглядывая Наимудрейшему в глаза.
Бэру слушал, чувствуя незнакомую боль в душе. Как, по-моему, это достойно? О чём вообще говорит этот нелепый ребёнок – с бесплотным?! О плоти, о женщине, о родах, о младенцах… о том, что бойцы, священники и владыки вырастают из младенцев, а младенцы – плод женского тела. О том зле, обиходно называемом добром, которое сожгло наши души и наше детство. Вот что мудрый Когу имел против этого мальчика с чистыми глазами – он заставляет сомневаться! Своей болтовнёй мальчишка заставил усомниться в себе Синего Дракона! Это же больно, бездна адова! Больно сомневаться! Синие стражи не знают сомнений – и оттого непобедимы и неуязвимы, слово Завета заставляет замолчать могучих мужей – и вот маленький бледный мышонок…
Когу прав. И Лев Львов прав. Анну и Ча – нарушители всего, что только мыслимо нарушить. Упаси Творец, власть окажется в этих тонких пальчиках – всё Мироздание поползёт по швам… Анну – смутьян, которого не устраивает существующий порядок вещей, Анну со своими сомнениями и кодексом чести не ко двору в Прайде, а этот мальчик – кусок его души, оазис в пустыне жизни, колодец, священная вода для него. Его языческий фетиш – хоть и носит знаки правоверных.
По сути безбожник. Без страха перед Творцом. И без страха перед сильными. И даже больше – без страха перед потерей статуса, без последнего страха, который должен быть сильнее страха смерти. Вот что Когу имел в виду. Им нельзя управлять. И Анну будет невозможно управлять – если этот мальчик останется с ним, как щит у его сердца и разума.
Есть очень лёгкий способ покончить с ересью Анну, подумал Бэру, содрогаясь от отвращения к себе. Кожа этого бледного мальчика, завёрнутая в штандарт Анну и отосланная ему с синим братом. Возможно, ярость и жажда мести придаст Анну сил для последней битвы с Львом Львов, но больше никаких перемен не будет. Анну убьёт Льва и станет Львом – а Мироздание останется на месте. Лянчин соберётся с силами, Анну наступит на горло любому недовольному – о, у него будет много ненависти и возможностей! – а потом, возможно, придёт время для вымечтанной нынешним Львом войны с севером. Если не Анну, то его дети сотрут Тай-Е в щебень. И порядок вещей останется прежним – Анну только вычистит его.
Вместе с маленьким Ча я убью Льва и убью сомнения, думал Бэру. Я убью вместе с ним ересь Анну. Я сделаю благое дело.
Я убью варварскую свободу севера. Северную искренность, вызывающую вспышки острой боли. Готовность к жертве не ради священного искуса, а ради плотской любви. Жертвенность – свойство любви духовной, не мирской. Жертвенность останется там, где ей быть надлежит – в Синей Цитадели. А мир останется там, где ему быть надлежит.
В повиновении, порядке и… ну да, в рабстве. Свободны были волки Линору-Завоевателя – до тех пор, пока их не поработила ими же и созданная империя; теперь и Лев – раб своих рабов. А свобода Кши-На – дело времени. Мы распространим рабство, повиновение и порядок вместе с Истиной. И как же это просто! Мешает лишь мышонок, которого можно раздавить в кулаке – он не успеет ни пискнуть, ни укусить… Этим мы спасём и Синюю Цитадель тоже – от сомнений, которые режут, как закалённое стальное лезвие…
– А кстати… – Бэру уже принял решение, от которого ледяная игла застряла под лопаткой, но решение вовсе не обязательно было осуществлять сию же минуту. Надо было выяснить ещё один вопрос, последний. – Рэнку, Соня – он с вами?
Рэнку надо забрать оттуда. Рэнку будет наш, мой, подумал Бэру. Теперь, когда Лев не помешает это сделать, я заберу мальчика, который станет моим воспитанником и преемником. Рэнку должен ненавидеть и презирать и Прайд, и Львят-смутьянов, и всю эту северную свободу, причиняющую страдания…
– Рэнку пребывает в Обители Цветов и Молний, – сказал Ча, и его глаза влажно блеснули. – Он оставил мир по доброй воле, с помощью женщины, которой доверял, как сестре… потому что ему было невыносимо вернуться домой. Мы развеяли его пепел в расцветающем саду – и Анну поклялся, что никогда не позволит так унижать человека, наделённого высокой душой, а Львята Льва плакали и жгли бумажные цветы. Мне жаль, Учитель – но Лянчин причинил Рэнку столько боли, что он предпочёл навеки остаться в Кши-На.
– Рэнку хотел быть синим стражем, – вырвалось у Бэру. – Почему же…
– Он выбрал, – сказал Ча. – Не стоит обсуждать или осуждать выбор того, кто страдал больше, чем заслужил, Учитель. Я даже не скажу, что вы должны были помочь ему – потому что и я не в праве осуждать. Вы ведь не принадлежите себе?
Бэру скрипнул зубами. Я заикнулся – и замолчал, как только мне приказали молчать, подумал он. Повиновение и порядок, будь оно проклято! Забавно, забавно: считать себя воплощением благородства, Чистым Клинком, благо это прозвище дал, так сказать, народ – и ощутить себя трусом, подлецом и предателем одновременно перед чистыми глазами языческого мальчишки, который ради своих прекрасных иллюзий оставил свой дом и отправился на смерть… Чудесно, нечего сказать.
– Ты умрёшь сегодня, – бросил Бэру, щурясь. Как оплеуху. Что теперь скажешь?
– Жаль, – тихо сказал язычник, опуская голову. – Как жаль…
– Что сразиться с Анну не выйдет? – Бэру с удивлением услышал в собственном голосе отвратительное злорадство – и его снова замутило.
– Анну говорил мне, что вы – благословенный клинок, который сам выбирает себе руку, – сказал Ча, разглядывая букашку, ползущую по половице. – Он не сомневался, что вы выберете руку Творца, Учитель, а вы, мне кажется, готовы выбрать руку мёртвого Льва, – Ча поднял глаза, полные слёз, и Бэру вдруг с ужасом подумал, что эти слёзы вызваны не страхом, а жалостью или, точнее, действительно, сожалением. О жизни – и о нём. Творец мой оплот, разочарованием, тяжёлым разочарованием! – Быть оружием мертвеца против живых – разве это достойная участь, Учитель?
– Ты понимаешь, что с каждым словом приближаешь смерть? – спросил Бэру.
– Да. Я вижу, вам тяжело меня слушать, Учитель. Я тоже исходил из неправильных посылок – мне казалось, что вы не станете убивать говорящего правду. Простите, – закончил Ча кротко.
Бэру прокусил губу насквозь, ощутив солёность собственной крови.
– Ты хоть представляешь себе, что чувствует человек с содранной кожей? – спросил он наотмашь.
