— Ну и что? — по делу спросил он.
Вот именно — ну и что. Давно прошли те времена, когда нападения совершались исключительно вблизи Глубин. Даже если взглянуть на это с точки зрения механики: медленный покатый подъем куда удобнее кручи. Но, с другой стороны, чем выше давление извне, тем меньше им надо тратить внутренней энергии. Господи, как мало мы о них знаем.
Мы выпили за то, чтобы его слова не сбылись, и я побрел назад в замок.
Колдовские чары распались, я уложил вещи и сообщил всем, что утром уезжаю в Лондон.
Чтобы не скучать в дороге, а заодно войти в курс событий, я накупил кипу газет.
„Защита побережья…“, „Защита побережья…“ — мелькало на каждой странице. Левые ратовали за немедленное вооружение, правые называли опасность химерой и всячески отвергали. В принципе, ничего не изменилось. Ученые еще не создали панацею, хотя что-то, как обычно, испытывалось. Порты были забиты судами, авиационные заводы работали в три смены, рабочие угрожали забастовкой, а коммунистическая партия вещала, что каждый самолет — это еще один голос, отданный за войну.
„Никого не обманет, — утверждали товарищи из Кремля, — что форсирование воздушных программ не что иное, как часть буржуазно-фашистских замыслов по развязыванию войны.
Негодование русского народа, который сопротивляется одной лишь мысли о возможной войне, так велико, что в целях защиты мира правительство СССР приняло решение утроить производство самолетов. Войны можно избежать!“
Длинный анализ этого утверждения нашими советологами не оставлял сомнений, что Дельфийский оракул перенесен из Дельф в Москву, а незабвенная Пифия из храма Аполлона — прямо в Кремль.
Первое, что я увидел, открыв дверь, — куча конвертов на полу. Квартира была явно брошена. В спальне — следы поспешных сборов, в кухне — немытая посуда.
Я взглянул на настольный календарь, на нем неделю назад рукой Филлис было нацарапано лаконичное — „баранья отбивная“.
Рядом лежала ее записная книжка. Обычно я никогда не заглядываю в нее, придавая ей статус личных писем, но сегодня — исключительный случай — нужно было найти хоть намек, где искать Филлис. Я открыл блокнот, однако последняя запись не внесла никакой ясности.
Неугомонный мистер Нэш[17], ученая душа,
Открыл словарь и все слова смеясь перемешал.
И „да“ — не „да“, и „нет“ — не „нет“!
О, мистер Бард! О, мистер Бред!
И пусть мне жить еще и жить, и снова, и опять,
Но, все равно, мне рифмы той вовек не отыскать —
Той рифмы, что прекрасней грез,
Что Огден Нэш с собой унес.
— Здесь меньше грез, а больше слез, — вырвалось у меня, — совсем никаких объяснений. Определенно никаких, — пробурчал я и взялся за телефон.
Приятно было услышать, как обрадовался мне Фредди Биттнер.
— Ну-ну, — прервал я поток приветствий и поздравлений с возвращением, — я так долго никого не видел и ни с кем incomunicado[18], что, кажется, потерял жену. Ты не просветишь меня?
— Потерял, прости, что?
— Жену, Филлис! — почти прокричал я.
— Фу-у-у! — облегченно вздохнул на другом конце провода Фредди. — Мне послышалось „жизнь“. Филлис в порядке, не волнуйся. Она уехала с Бокером.
— Тебе не кажется, Фредди, что это не лучший способ сообщать новости? Что ты хочешь сказать этим своим „уехала с Бокером“?
— В Испанию, — лаконично пояснил Фредди, но тут же добавил: — Они там ставят какие-то ловушки на танки. В ближайшее время надо ждать от нее известий.
— Значит, она прикарманила мою работу?
— Наоборот, сохранила для тебя. Это другие пытались, а она не дала. Хорошо, что ты вернулся, Майк. Филлис продержалась на курорте куда меньше, через неделю она уже объявилась в Лондоне.
Пустая квартира вселяла в меня уныние, и я допоздна проторчал в клубе.
Меня разбудил затрезвонивший прямо над ухом телефон. Включив свет, я обнаружил, что всего пять часов утра.
— Алло?
Это был Фредди. Мое сердце тревожно забилось — с чего бы ему будить меня в такую рань.
— Майк? Одевай шляпу, бери магнитофон, за тобой уже послана машина.
— Машина? — туго соображая, переспросил я. — Что-нибудь с Филлис?
— Филлис? О боже, нет, конечно! Она звонила вечером, я передал ей от тебя поцелуй. А теперь пошевеливайся, старик. Машина будет с минуты на минуту.
— Погоди, у меня нет магнитофона. Он, наверное, у Фил.
— Дьявол! Постараюсь раздобыть к самолету.
— К самолету? — Я совсем растерялся, но в трубке уже раздавались телефонные гудки.
Нехотя я выскользнул из-под одеяла и принялся одеваться. В дверь позвонили.
— Что все это значит? — спросил я нашего постоянного шофера.
Но он знал только, что меня надо доставить к самолету, улетающему спецрейсом в Нортольт. Я захватил паспорт и мы вышли.
— А вот и еще один „Говорящий Голос“! Да это же наш Ватсон! — окликнули меня в зале ожидания.
Я оглянулся и присоединился к небольшой заспанной группе с Флит-стрит, попивающей горячий кофе.
— Что все это значит? — поинтересовался я. — Какого черта меня вытащили из теплой, хотя и одинокой, постели, потащили ночью… О, спасибо. Да, это немного оживит.
Самаритянин, протягивающий кофе, уставился на меня.
— Ты что, ничего не слышал?
— О чем?
— Как? О подводных тварях. Ирландия, Банкрана, Донегол — город гномов и волшебных духов. Как раз место для этих гадов. Не сомневаюсь, аборигены наверняка скажут, что их снова дискриминировали, что первый город на Британских островах, который посетили тонки, не случайно оказался ирландским. Помяни мое слово, обязательно скажут.
Паспорт мне не пригодился.
Странно было почувствовать знакомый запах гнилой слизи в маленьком ирландском поселке. Эскондида, Смиттаун — тропическая экзотика, но здесь, среди мягкой зелени и туманной синевы, морские танки и медузы со своими отвратительными щупальцами казались совершенной нелепицей.
И тем не менее следы нашествия были повсюду. Борозды на пляже, вдавленный в землю булыжник, покореженные дома, женщины с красными от слез глазами, видевшие, как их мужья скрылись за полупрозрачными стенками пузырей, и все та же мерзкая слизь и жуткий запах.
Донегол посетило шесть танков. Три из них удалось подорвать подоспевшим военным, остальные добрались до воды целыми и невредимыми. Больше половины населения, скатанное в тугие коконы, бесследно исчезло в море. Следующей ночью набег повторился, но несколько южнее — в заливе Голуэй.
