Эльфийка покачала головой, увидев знакомую усмешку.
– Давай-ка лучше еще. – Эннис свернула снятую с орка веревку и протянула орку фляжку. Взволнованный Йохар машинально отхлебнул еще напитка.
Очертания эльфийки стали чуть расплывчатыми, но чертовски соблазнительными. Меч наслаждений Йохара взбодрился и настойчиво стал требовать удовлетворения. Эннис лениво потянулась, наблюдая, как глаза орка обшаривают ее фигуру, задерживаясь на колеблющейся в разрезе туники груди…
Но в это время из-за деревьев раздался отчаянный вопль.
– Йоки! – Орк сорвался с места и кинулся к деревьям. Встревоженная эльфийка ринулась за ним.
Там, на маленькой уютной полянке, смутно освещенной пробивающимися сквозь тенистую листву лучами яркого солнца, молодой орк самозабвенно, с выражением полного блаженства на клыкастой физиономии, «любил» стоящую на четвереньках эльфийку. Девица отчаянно вопила – не разберешь, от боли или от удовольствия!
А ее подружка стояла рядом и, наклонив голову, испуганно причитала:
– Ой, ты же дырку перепутал, ниже надо было!
Не прекращая ритмичного движения, молодой орк, отдуваясь, выдохнул:
– Ниче, так тоже сойдет! – и, с громким чмоком извлекая блестящий от влаги ствол из протяжно застонавшей эльфийки, уточнил: – Сойдет же?
Та, кулем завалившись в траву, только простонала что-то невразумительно-утвердительное.
– О! – довольно показал на нее орк и, издав радостный вопль молодого, озабоченного гамадрила, не спеша повернулся ко второй эльфийке.
– Ну и ты становись, что ли?
Йохар, замерший за деревьями на краю полянки, шумно выдохнул. Впрочем, Йок вряд ли его заметил бы.
– Ну, видишь, я же говорила, что с твоим парнем все в порядке! – Эльфийка как ни в чем не бывало хлопнула орка по плечу. – Молодежь у вас нынче бойкая.
Она завистливо вздохнула:
– При луне начали, глядишь, к новой и утомятся…
Йохар повернул ухмыляющуюся зеленую физиономию к эльфийке:
– Молодежь, говоришь? Так, может, и старая гвардия еще ничего? – и весело шлепнул эльфийку по кругленьким упругим ягодицам.
– А вот сейчас и посмотрим, на что способна старая гвардия! – взвизгнув, подмигнула Эннис, подумав про себя:
«Отличное зелье! Ни разу оно еще меня не подводило!» – и плотоядно уставилась на старого орка. Все же старая дружба не ржавеет.
С поляны до них донесся задумчивый голос Йоки:
– И тебя туда же, говоришь?
Не менее сосредоточенный голосок твердо ответил:
– Была не была, давай так же, как и ее!
– А орать не будешь? – подозрительно осведомился орк.
– Не дождешься! – нагло ответила эльфийка…
Дядя Йохар довольно ухмыльнулся – и он любил эту позу, когда подруга на четвереньках. Судя по томным стонам, рыжей тоже нравилось.
С поляны донесся ликующий вопль Йокерита:
– Медведя́ хорошо, оленя́ хорошо, а эльфийку лучше!
«Еще бы!» – мысленно согласился Йохар с учеником, стараясь ускорить движения и не обращая внимания на радикулитную ломоту в пояснице. В малиннике облегченно вздохнул измученный медведь, избежавший сегодня позорной участи…
Сергей Трищенко
Извращенцы
Спейсен вышел из дома. Сегодня, в выходной, по телевизору абсолютно нечего смотреть – сплошные оргиастические шоу извращенцев. В последнее время их стали показывать все чаще: психологи, психотерапевты и психиатры, словно сговорившись, хором утверждали, что с маниями лучше всего бороться, потакая им. Тогда, дескать, они быстренько дойдут до своего финального развития – потому что дальше некуда – и самоликвидируются.
И вообще, говорили они, человек должен быть свободен. Можно делать все, что не ущемляет свободы другого человека.
Долгая пропаганда дала свои плоды: люди пустились во все тяжкие.
Куда делись те буколические времена, когда хозяева с гордостью показывали, как их четвероногие питомцы ходят на задних лапах, на передних лапах, прыгают на одной ножке (и не по причине отсутствия остальных!), катаются клубком (речь идет не о ежиках), делают стойку на языке и на ушах. Теперь они показывали совсем иное…
К сожалению, описать все, проделываемое ими на экране (хозяевами вкупе со своими питомцами), нет никакой возможности. И не потому, что не поддается никакому описанию. Но даже если бы и поддалось, цензура все равно не пропустила бы ни одного, пусть даже и в пока что свободной печати. Что поделаешь: законы консервативнее окружающей действительности, и если порнография запрещена, ею лучше не заниматься. Извращения – другое дело. То есть заниматься ими не возбранялось, а вот описывать – нельзя.
Тем более что для абсолютного большинства извращений в лексиконе человечества пока не имеется необходимых слов – может быть потому, что те, кто занимается извращениями, – не лингвисты, а занимающиеся лингвисты настолько сильно поглощены процессом, что вербализировать свои действия не могут.
Словом, по телевизору смотреть решительно нечего.
Но и на улицах города плакаты и бегущая стереоскопическая реклама навязчиво предлагали массу всяческих индивидуальных развратов и развратных групповух:
«Покупайте собачьи фаллоимитаторы!»
«США изнасиловали Мексику».
«Наши фаллические авианосцы входят во влагалище Персидского залива».
Спейсен шел и с презрительной усмешкой отвергал многочисленные заманухи всех цветов и оттенков.
– Вы этого еще не пробовали! – неслось со всех сторон. – Только наше сексуальное извращение запомнится вам всерьез и надолго!
И рекламировали, рекламировали, рекламировали – от секс-кузнечиков до секс-слонов.
– Мухи, мухи, мухи! – доносилось с другой стороны. – Их жужжание разбудит в вас самые низменные инстинкты. А шевеление лапок и трепетание крылышек даст незабываемые ощущения!
– Да, в мире слишком много соблазнов, – вздохнул Спейсен и добавил: – Чтобы им подчиняться.
И снова пошел своей дорогой, отрицательно покачивая головой из стороны в сторону. Как ни странно, это неуловимое движение легко отметало в стороны торговцев разрешенными извращениями.
Однако через несколько минут такого хождения к Спейсену прицепился элегантно одетый патлатый джентльмен.
– Я понял вас! – громогласно провозгласил он, пытаясь ухватить Спейсена за пуговицу, которых у того не было. – Я тоже ловлю кайф, все отвергая!
Но не успел развить свою теорию, так как был оттеснен и перехвачен толстушкой, ведущей на поводке двух страусов: она проповедовала орнитофилию.
На перекрестке Спейсена остановила небольшая толпа: люди окружили стоящего на невысоком постаменте малоопрятного гражданина, обнимающего и ласкающего себя во всех доступных местах. Пообок стоял его приятель и давал необходимые пояснения:
