Аллаберген-мехрем
Исмаил-мехрем'“.
— Пребывают в спокойствии, — Симмонс потер подбородок. Тишь да гладь, да божья благодать… Ладно, поглядим дальше.
Он перевернул еще несколько страниц.
„Он!
Высокой особе и высочайшему двору султана султанов нашего времени, хакана хаканов всех стран…“.
— Вот как! — Симмонс прикурил, сделал пару затяжек и положил сигарету в пепельницу.
„…источника справедливости и правосудия, уничтожителя несправедливости и притеснения…“.
— Как же! Держи карман шире!..
„…тени бога, то есть его величества хорезмшаха — да продлится его высочайшая власть да будут наши души и душа обоих миров жертвой за него, — ничтожные, тысячекрат немощные и сокрушенные…“
— Повторяются, сукины дети! Было уже это.
„…бесконечно нуждающиеся и несчастные со страхом и робостью…“.
— Еще бы! Тут кто угодно сдрейфит!
„…всеподданнейше докладывают следующее. Хвала и благодарение Аллаху, наш народ, большие и малые, от семи лет до семидесяти — все заняты молитвами за вас. О боже, внемли их молитвам! Аминь!“
— Аминь! — пропел Симмонс насмешливо.
„О господин обоих миров! Во-вторых, докладываем, что его подданные говорят: если салгут, по его повелению, будет 15.000 тилля, то они будут довольны; таково было и повеление пребывающего в раю покойного государя…“
— Как бы не так! — усмехнулся Симмонс. — В аду мыкается старый греховодник, раскаленную сковородку языком лижет!
„…больше мы не в состоянии уплатить. Ваша воля повелевать. Если в чем ошиблись, то надеемся на прощение. Виноваты! Виноваты!“
— Ну что ж, — Симмонс взял из пепельницы сигарету, затянулся и погасил окурок. — Если отбросить в сторону восточный этикет, — остается ультиматум: 15 тысяч тилля и ни гроша сверх! Отчаянные ребята, ничего не скажешь! Интересно, что они еще отмочат?
Следующим документом было донесение хивинскому хану от Хаким-Нияз-аталыка.[3] В донесении говорились:
„Донесение господину высокосановному, высокостепенному царю нашей эпохи, тени бога, создающему спокойствие и безопасность, победносному, и споспешествуемому богом его величеству хореэмшаху, да сохранит его господь всевышний. О шах! О убежище мира! По всей округе царит спокойствие, цены дешевы, ваши подданные заняты молитвами за вас. Покорнейше доносим, что, прибыв к каракалпакам, мы собрали биев и сказали, что государь им повелел отдать пятьсот танапов замли. После этого южнее Чимбая хытаи и кипчаки указали землю к востоку от Кегейли, а кенегесы и мангыты — к западу. Мы сказали, что оба эти участка — заболоченные и непригодны для садов и усадеб, а к северу от Чимбая на один фарсах кое-где есть сухая земля, пригодная для садов и усадеб, дайте нам ту землю. Однако они не мог“ ли отмерить и дать ее, и народ не отдает ее добровольно, и даже когда мы сказали, чтобы они из тех земель землю, пригодную для садов и усадеб, продали за полную цену, то они не смогли этого сделать. А еще холят среди каракалпаков слухи, будто лишенный всех полномочий бия колдаулы Айдос из Ак-Жагыса замышляет против вашего величества смуту и подговаривает каракалпаков не платить салгут и другие налоги и не давать нукеров. Я все сказал. Теперь воля ваша. Виноват! Виноват' Виноват! Написано 13 числа месяца асад 1242 года собаки».
— Тысяча двести сорок второй год… — Симмонс задумчиво поскреб подбородок. — Это какой же год по христианскому календарю?.. 1826-й? Да, 1826-й… Рядом в общем-то. Отношения у Хивы с Россией неважнецкие. Степняки недовольство ханом выказывают. Попахивает бунтом. Ну что ж, пожалуй, самое время вмешаться.
…Айдос-бий — пожилой седобородый мужчина — испуганно схватился за нож, когда из-за юрты вышел человек в странной одежде и шапке, какой в приаральских степях не видывали. Однако человек протянул вперед руки ладонями вверх и заговорил на довольно сносном хорезмском диалекте:
— Здравствуй, Айдос. Я пришел с миром.
— Стой, где стоишь! — взвизгнул бий. — Ты кто?
Вокруг юрты, насколько хватало глаз, простиралась ровная степь. Бродили, пощипывая чахлый янтак, верблюды. Стреноженная лошадь терлась боком о коновязь.
— Мое имя тебе ничего не скажет, Айдос. — Незнакомец усмехнулся. Был он худощав, высок ростом и както не по-здешнему легконог. На остроносом лице — ни волоска, если не считать бровей. Глаза смотрели открыто и смело. Хитрости в них не было.
— Откуда знаешь меня?
— Все от аллаха, Айдос-бий. И знание и незнание.
— Верно. Аллах дает человеку имя при рождении. Как тебя зовут?
— Эркин.[4]
— Еркин?.. — недоверчиво повторил бий и пошлепал губами, словно пробуя слово на вкус. — Ты не боишься его носить?
— Нет.
— Ты-храбрец. — Бий вернул клинок в ножны, указал рукой на юрту. — Заходи, Еркин. Кунак в юрте — счастье в юрте. Будем пить кумыс вместе.
Одни ковры и кошмы юрты Айдос-бия знали, о чем говорил чужак с их хозяином. К вечеру чужак исчез, словно растаял в золотистом степном мареве, а Айдос велел сыновьям Рзе и Торе седлать коней и сам ускакал с ними за горизонт, только белесое облачко пыли еще долго стояло над низкорослыми кустиками.
А потом покатилось по Приаралыо наперегонки с пылевыми смерчами огненное слово «свобода» и другое, издавна волновавшее сердца степняков, — «Россия». И бежали в страхе к Мухаммадрахимхану хивинскому сборщики налогов и податей, и несчетными кострами кочевий озарилась древняя степь, и под булатный звон закачались над ней протяжные, полузабытые песни о лучшей доле. И на суровом, обдуваемом с суши и моря, берегу Арала, куда денно и нощно тянулись несчетные караваны повстанцев, на глазах начали подниматься неприступные Гастионы крепостных стен. И опять большим человеком, отцом живущих на приаральских просторах каракалпаков стал хаким Айдос-бий, незадолго до того лишенный хивинским ханом всех привилегий и полномочий. Даже спесивые племенные вожди и те покорно склонили перед ним головы, притушив дг поры зловещий блеск раскосых диковатых глаз.
— Зачем они тебе? — возмущался Симмонс, появляясь время от времени в стане мятежников. — Они же тебя при первой неудаче в клочья разорвут. Ты им — нож поперек горла. Неужели не понимаешь?
— Понимаю, — усмехался Айдос, и отблески костров плясали в его загадочных колдаульских глазах. — Без них народ не поднять. Одного оттолкни — весь род на дыбы встанет, все племя отшатнется. У нас так.
— «У вас, у нас»! Тебе свое государство делать надо. Армию вооружить. С Россией договор заключить. Скот поделить поровну, степь.
— Чудно говоришь, Еркин, — качал головой Айдос. — Зачем степь делить? Вот она — и так вся наша. А скот аллах каждому даст, сколько надо. Ты тогда правильно сказал: подними степняков, собери вместе, объясни, что к чему, — поймут, за тобой тронутся. Видишь — собрал, поняли. Людей Мухаммадрахимхана прогнали. Налогов не платим. Каждый как хочет живет. У хана в Хиве поджилки трясутся, не знает, в какую нору шмыгнуть. А сунется с нукерами, — вон нас сколько! Конями затопчем.
