– Это замечательная цивилизация, мистер Карпентер. Мы с каждым днем движемся вперед все быстрее и быстрее, а теперь, когда нам удалось преодолеть фактор нестабильности, наш прогресс еще ускорится.
– Фактор нестабильности?
– Да, человеческие эмоции. Много веков они мешали нам, но теперь этому положен конец. Теперь, как только мальчику исполняется тринадцать лет, а девочке пятнадцать, их десентиментализируют. И после этого они приобретают способность хладнокровно принимать разумные решения, руководствуясь исключительно строгой логикой. Это позволяет им действовать с наибольшей возможной эффективностью. В подготовительной школе Института мы со Скипом проходим так называемый додесентиментализационный курс. Еще четыре года, и нам начнут давать специальный препарат для десентиментализации. А потом…
* * *
– Скр–р–р–р–и–и–и–и–и!..
Со страшным скрежетом один из птеранодонов прочертил наискосок по поверхности защитного поля. Его отбросило в сторону, и прежде чем он вновь обрел равновесие и взвился в небо, Карпентер увидел в кабине человека. Он успел разглядеть лишь неподвижное, ничего не выражавшее лицо, но по его положению догадался, что пилот управляет самолетом, распластавшись между четырехметровыми крыльями.
Марси вся дрожала.
– Мне кажется… мне кажется, они решили нас убить, мистер Карпентер, – слабым голосом сказала она. – Они грозились это сделать, если мы попытаемся сбежать. А теперь они уже записали на пленку наши голоса с просьбой о выкупе и, наверное, сообразили, что мы им больше не нужны.
Карпентер потянулся назад и погладил ее руку, лежавшую у него на плече.
– Ничего, крошка. Ты под защитой старины Сэма, так что бояться нечего.
– А он… его, правда, так зовут?
– Точно. Достопочтенный Сэм Трицератопс. Познакомься, Сэм, – это Марси. Присматривай хорошенько за ней и за ее братом, слышишь?
Он обернулся и поглядел в широко раскрытые голубые глаза девочки.
– Говорит, будет присматривать. Готов спорить, что на Марсе ничего подобного не изобрели. Верно?
Она покачала головой – на Марсе это, по–видимому, был такой же обычный знак отрицания, как и на Земле, – и ему на мгновение показалось, что на губах у нее вот–вот появится робкая улыбка. Но ничего не произошло. Еще бы немного…
– Действительно, у нас такого нет, мистер Карпентер.
Он покосился сквозь колпак на кружащихся птеранодонов (он все еще про себя называл их птеранодонами, хотя теперь уже знал, что это такое).
– А где их межпланетный корабль, Марса? Где–нибудь поблизости?
Она ткнула пальцем влево.
– Вон там. Перейти реку, а потом болото. Мы со Скипом сбежали сегодня утром, когда Фритад заснул – он дежурил у люка. Они ужасные сони, всегда спят, когда подходит их очередь дежурить. Рано или поздно Космическая полиция Большого Марса разыщет корабль, и мы думали, что до тех пор сможем прятаться. Мы пробрались через болото и переплыли реку на бревне. Это было… это было просто ужасно – там такие большие змеи с ногами, они за нами гнались, и…
Он почувствовал плечом, что она снова вся дрожит.
– Ну вот что, крошка, – сказал он. – Лезь–ка назад в каюту и приготовь что–нибудь поесть себе и Скипу. Не знаю, чем вы привыкли питаться, но вряд ли это что–нибудь совсем непохожее на то, что есть у нас в запасе. В шкафу ты увидишь такие квадратные запаянные банки – в них бутерброды. Наверху, в холодильнике, высокие бутылки, на них нарисован круг из маленьких звездочек – там лимонад. Открывай и то, и другое и принимайся за дело. Кстати, раз уж ты этим займешься, сделай что–нибудь и мне – я тоже проголодался.
И снова улыбка чуть–чуть не показалась у нее на губах.
– Хорошо, мистер Карпентер. Я вам сейчас такое приготовлю!
Оставшись один в кабине, Карпентер оглядел расстилавшийся вокруг мезозойский пейзаж через переднее, боковые и хвостовое смотровые окна. Слева, на горизонте, возвышалась гряда молодых гор. Справа, вдали, тянулась цепочка утесов. В хвостовом смотровом окне были видны разбросанные по равнине рощицы ив, веерных пальм и карликовых магнолий, за которыми начинались поросшие лесом холмы – где–то там находилась его точка входа. Далеко впереди с чисто мезозойским спокойствием курились вулканы.
79.061.889 лет спустя это место станет частью штата Монтана. 79.062.156 лет спустя палеонтологическая экспедиция, которая будет вести раскопки где–то в этих местах, к тому времени изменившихся до неузнаваемости, наткнется на ископаемые останки современного человека, умершего 79.062.156 лет назад.
Может быть, это будут его собственные останки?
Карпентер усмехнулся и взглянул в небо, где все еще кружили птеранодоны. Посмотрим – может случиться и так, что это будут останки марсианина.
Он развернул трицератанк и повел его обратно.
– Поехали, Сэм, – сказал он. – Поищем–ка здесь укромное местечко, где можно отсидеться до утра. А к тому времени я, быть может, соображу, что делать дальше. Вот уж не думал, что нам с тобой когда–нибудь придется заниматься спасением детишек!
Сэм басовито заурчал и двинулся в сторону лесистых холмов.
* * *
Когда отправляешься в прошлое, чтобы расследовать какой–нибудь анахронизм, всегда рискуешь сам оказаться его автором. Взять хотя бы классический пример с профессором Арчибальдом Куигли. Правда это или нет – никто толком не знал; но так или иначе эта история как нельзя лучше демонстрировала парадоксальность путешествия во времени.
А история гласила, что профессора Куигли, великого почитателя Колриджа, много лет мучило любопытство – кто был таинственный незнакомец, появившийся в 1797 году на ферме Недер Стоуи в английском графстве Сомерсетшир и помешавший Колриджу записать до конца поэму, которую он только что сочинил во сне. Гость просидел целый час, и потом Колридж так и не смог припомнить остальную часть поэмы. В результате «Кубла Хан» остался незаконченным.
Со временем любопытство, мучившее профессора Куигли, стало невыносимым, он больше не мог оставаться в неизвестности и обратился в Бюро путешествий во времени с просьбой разрешить ему отправиться в то время и в то место, чтобы все выяснить.
Просьбу его удовлетворили, и он без колебаний выложил половину своих сбережений в уплату за путешествие в то утро. Очутившись поблизости от фермы, он притаился в кустах и начал наблюдать за входной дверью. Никто не шел; наконец он, сгорая от нетерпения, сам подошел к двери и постучался. Колридж открыл дверь и пригласил профессора войти, но брошенного им злобного взгляда профессор не мог забыть до конца своих дней.
