Однако, конечно же все возражения перекрывались высказываниями обыкновенных двуногих — Джимами и Джейнами, отсюда и до Юпитера. Бессмертие подавали на тарелочке или в жестянке. Увы, были ограничения, но тем не менее — это бессмертие, мозг не умирает. Так почему же это не для всех? Лучше так, чем никак.
Юристы твердили, что дело яйцеглавов не имело юридическо-социального прецедента, главным образом из-за запретов, контрзапретов, пятидесяти семи вариантов свидетельств экспертов и вообще всей процедуры. Очень трудно было достать Цуки, ибо защитил он себя весьма обстоятельно. Он предварительно собрал все заверенные нотариусами разрешения от подопытных, и каждый из его мозгов защищал его в своих свидетельских показаниях. Помогло ему поймать фортуну за хвост и основание так называемого мозгового треста для пожизненного присмотра за мозгами.
И наконец, перед тем, что должно было войти в историю в качестве основного судебного разбирательства, Цуки уже навсегда обвел всех вокруг пальца. Нет, он не свалился замертво в зале суда от сердечного приступа, такой конец был бы недостоин нашего Цуки.
Он договорился со своим ассистентом. Этот парень трижды проводил психосоматический развод — так Цуки назвал операцию — с полным успехом. В последний раз маэстро только наблюдал, даже не сделав ни одной подсказки. Вот Цуки и провел операцию над собой! Думаю, он решил: если окажется внутри скорлупы, то весь мир не сможет сделать ничего ни ему, ни его тридцати писателям. К тому моменту он действительно полностью отдался социально-юридической стороне вопроса — он всегда был бойцом! И возможно, он подумал, что свидетельские показания из металлического контейнера станут достаточной иллюстрацией его правоты и помогут выиграть процесс. А может, ему захотелось и своей доли бессмертия и мистического просветления. Видимо, прожив невероятно активные пятьдесят или около того лет, ему нравилось плавать в мире идей, общаясь и находя отдых только в содержимом тридцати дружественных умов, столь уважаемых им. Так или иначе, он верил, что в своем умении он превзошел по крайней мере одного человека и поэтому мог делать, что хотел, с остатком своей жизни.
Цуки умер на операционном столе. Его блестящий ассистент уничтожил все записи и все его приборы, а потом убил и себя.
Когда Флэксмен произнес эти последние слова, пытаясь достичь максимального эффекта, что ему, несомненно, удалось, дверь открылась с мягким продолжительным скрипом.
Флэксмен судорожно подпрыгнул. Остальные с дрожью обернулись.
В дверях стоял согбенный старик в лоснящейся саржевой униформе, в помятой форменной фуражке, из-под которой выглядывали седые виски и бледные мочки ушей с пучками длинных вьющихся волос над ними.
Гаспар сразу же узнал его. Это был Охранник Джо. Похоже, он почти проснулся — его глаза были открыты наполовину.
В левой руке он держал веник и совок, а в правой — луковицеобразный пистолет с широкой светлой полосой на ручке.
— Прибыл, мистер Флэксмен, — сказал он, прикоснувшись чудовищным стволом к виску. — Готов у вас тут прибрать. Вижу, вам нужно. Здрасьте всем.
— Вы готовы отремонтировать или как-то приспособить электрозамок? — холодно поинтересовался Каллингем.
— Нет, да и не надобно, — добродушно заверил старик. — Если чего случится, так я на часах с моим верным скунсовым пистолетом.
— Скунсовым пистолетом? — недоверчиво хихикнула няня Бишоп. — А барсуком тоже можно стрельнуть?
— Не, мэм. Он стреляет пульками, напичканными невыносимой для человека или зверя вонью. Даже, кажется, братья-роботы не выносят. Пускаешь слюни и бежишь за водой. Не верю я в смертельное оружие, и вы не верьте. И ногтя не поставлю за него против слезогонки. Уж это-то каждого допечет.
— Я вам верю, — согласился Флэксмен. — Но послушайте, Джо, когда вы его применяете, то… что происходит с вами?
Охранник Джо хитро улыбнулся.
— В том-то и прелесть его, — тепло произнес старик. — Это вот и делает мой верный скунсовый пистолет лучшим оружием. Мой первый черепно-мозговой нерв пострадал в последней войне. С тех пор я не чую никакого запаха.
Охранник Джо начал задумчиво убирать целлулоидные осколки, после того как по настоянию Флэксмена дважды убедился, что рычажок предохранителя на его скунсовом пистолете полностью опущен вниз.
Мисс Блашес наращивала шнур под руководством няни Бишоп, делавшей льстивые замечания по поводу того, как хорошо иметь ногти, которые могут служить мощными кусачками.
Флэксмен, решительно отведя взгляд от двери с бесполезным электрозамком, возобновил рассказ.
— После смерти Цуки поднялась еще большая шумиха. Призрак потерянного бессмертия вызвал слишком сильное напряжение в обществе. Мир шел к чему-то, что не повторялось ни до, ни после и что ребята из социопсихиатрии назвали синдромом всеобщего удушения.
К счастью, этим делом занимались лучшие юристы, медики, политики. Они были умны, реалистичны и полностью отдавались делу. Они состряпали историю, подперли ее со всех сторон и, наконец, поставили на ноги, заявив, будто операция не удалась и каждый мозг обречен на мучительную вечную жизнь идиота через короткое время. Что яйцеглавы были не более живыми, чем кусочки цыплячьего сердца, мышцы марсианина, которые школяры содержат десятилетиями в экспериментальных колбах, или человеческая сперма и яйцеклетки, находящиеся в наших Банках Катастроф. Это, мол, просто мозговая ткань, которая не умирает, но и не функционирует.
Чтобы спасти себя от ярости толпы, яйцеглавы поддержали их бесконечным гугуканьем перед адвокатами, судьями и телеаудиториями… Заодно покончили и с другим страхом, что консервированные мозги, злобно аккумулируя знания в течении столетий, неизбежно станут мировыми тиранами.
Кризис прошел, но оставалась проблема: как поступить с тридцатью яйцеглавами? Если бы большинству удалась их уловка, то мозги были бы, без сомнения, тихо ликвидированы. Правда, не сразу, так как это вызвало бы подозрения. Скорее всего сообщалось бы, что они умирают один за другим на протяжении лет двадцати. Но даже эти якобы естественные смерти поддерживали бы к делу живой интерес, а главной задачей было — предать все забвению.
Кроме того, яйцеглавы, беспомощные, как и все паралитики, боролись бы за существование с помощью собственных умов, находя союзников среди амбициозных светочей меньшего масштаба и своих сотрудников, и при необходимости опять подняли бы шумиху. Существовала также значительная группа руководителей, всегда веривших в то, что бессмертие яйцеглавов было только мечтой Цуки и прессы и яйцеглавы вскоре неизбежно перемрут от незаметных технологических дефектов в процессе их консервации, от мелких нарушений режимов со стороны их нянь или, во всяком случае, постепенно сойдут с ума по причине их неестественного бестелесного состояния.
