— Бедный ты мой, я заставила тебя ждать! Думала, никогда не кончу.
Он хотел спросить ее, на весь ли вечер она освободилась, и тут же услышал:
— Я отпросилась всего на час. Пойдем посидим в парке.
Подозрения Косты окрепли. Элена изменилась. Между ними словно черная кошка пробежала. Косметика и свежевыглаженное платье придали ей уверенности. Извинилась, что не писала:
— Я так устаю. Ведь когда имеешь только один свободный вечер в неделю… и потом эти вечные головные боли…
Она продолжала удерживать его на почтительном расстоянии, болтая о всяких пустяках, то и дело вставляя городские словечки и выражения. В прежние времена она бы ласково пожурила его: «Ну, знаешь! Ты что это таким пугалом? Вырядился, будто главный наследник перед чтением завещания». Теперь же она вежливо спрашивала, как он доехал и прошел ли у его матери кашель. Хорошо бы ей перебраться в Барселону, воздух тут гораздо суше, правда, некоторые жалуются, что из-за шума машин не могут спать по ночам. Сама-то она спит прекрасно, случись землетрясение — не услышит. Элена избегала его взгляда, а когда глаза их все же встречались, спешила улыбнуться. Но и улыбка была какая-то ненастоящая. Между ними проскользнула вежливость, словно разделяющее их лезвие ножа.
Коста понимал, что только физический контакт может разрушить эту преграду и перекинуть мост через пропасть, внезапно разделившую их. Ему страстно хотелось найти укромное местечко, где бы он мог взять руки Элены в свои и, нежно сжимая их, сказать ей все. Хотелось молча заключить ее в объятия — ведь влюбленные верят, что это исцеляет самые глубокие сердечные раны. Но несмотря на великолепие Барселоны, при постройке которой предусмотрели все необходимое для удовлетворения малейших желаний и прихотей человека, в этом городе не было укромных закоулков — ни арки заброшенного моста, ни глубокой ниши в старинной ограде, ни уединенной бамбуковой рощицы. Здесь каждый метр был на учете, и негде было спрятаться от досужих глаз, глядевших из множества окон, и нельзя сказать слова, чтобы его не услышали чьи-то безучастные уши.
— Далеко ли до парка? — спросил он, связывая с этим красивым словом картину фонтанов, чьи струи плещутся вдали от гулких дворов-колодцев и раскаленных, дрожащих в знойном мареве зданий.
— Мы сейчас придем, — отвечала она, ускоряя шаг. И, помолчав, добавила: — В шесть я должна вернуться.
Она остановилась и стала рассматривать в витрине какую-то вещь, зашла даже в дверную нишу, чтобы посмотреть на нее с другой стороны, и он почувствовал обиду — как легко транжирит она драгоценные минуты их свидания…
Они несколько раз сворачивали, шли прямо и снова сворачивали. У Косты устали ноги — он впервые за весь год надел кожаные ботинки.
— Мы уже почти дошли, — сказала Элена. — Приятнее посидеть в тени, чем бродить по раскаленным улицам.
Но когда они добрались до парка, там оказалось много людей, прогуливавшихся после сиесты. Коста и Элена опустились на скамейку, на которой уже сидели два солдата, и напротив них остановился какой-то малыш с обручем и стал в упор их рассматривать.
— Красиво тут, правда? — спросила она.
— Да.
— Красивее, чем на Пласа-де-Каталонья, но на Пласа-Реаль еще лучше, только это слишком далеко. Знаешь, почему мне нравится Пласа-Реаль? Как-то не чувствуешь, что площадь эта — большая, там есть один фонтан, весь замшелый, и голуби, и такие забавные фонари. Ты обязательно должен посмотреть эту Пласа-Реаль. На углу там в одном магазинчике продают чучела всяких зверей и птиц, мы могли бы доехать туда на трамвае. А в свободные вечера мы иной раз приходим сюда. Зачем же уходить далеко, раз надо возвращаться? Очень уютный парк, правда? Я так люблю цветы.
— Тени тут маловато, — сказал он.
Малыш отошел было в сторону, но снова вернулся, не обращая внимания на грозные взгляды Косты. Подошел третий солдат, и парни начали со смехом сталкивать друг друга со скамейки.
— Когда солнце клонится к закату, тут еще лучше, — сказала она. — Солнечные лучи так красиво пробиваются сквозь листву.
— Да, — согласился он. — Наверное, тогда тут еще лучше.
Он рвался к ней всем своим существом, время летело, а она занималась пустой болтовней. Чем сильнее хотелось ему убедить Элену в своей горячей любви, тем упрямее застревали в горле слова.
— Посмотри-ка, розы уже отцветают, — сказала она. — Ты любишь розы?
Он кивнул, мучительно ощущая, как уходят минуты.
— Время-то просто летит, — сказала она. Он проследил за ее взглядом и увидел громадные часы — рекламу страховой компании, и, пока он смотрел, минутная стрелка прыгнула еще на целых три дюйма.
— Еще несколько минут, и мне надо возвращаться.
«Мы быстро пойдем назад по переполненным улицам, — пронеслось у него в голове, — и между нами останется стена, мы ничего друг другу не скажем, и я ее потеряю».
И вдруг она грустно сказала:
— Хорошо бы иметь свой домик, где стены увиты цветами, но только не розами. Как они называются, знаешь, такие синенькие цветы? — Она посмотрела на него так, словно только этот вопрос и был важен. Первый раз встретила его взгляд, не прячась за улыбку. — Они еще свисают гроздьями, вот вертится на языке название, а вспомнить не могу.
Голос ее как-то сразу смягчился, и Коста сумел понять, что, заговорив о собственном доме, она предоставила ему последний шанс. Выдав себя этими словами, Элена поспешно отвернулась, но он все-таки успел заметить, что она смахнула пальцем набежавшую слезинку. Он жадно схватил ее за руку, но она отняла руку, открыла твердую блестящую сумочку, достала носовой платок и приложила его к глазам, явно досадуя, что не сумела сдержаться.
— Вот видишь. — Она больше не притворялась. — Лучше уж я пойду. Не хочу выставлять себя на посмешище…
— Побудь со мной еще пять минут, — сказал он. — Пожалуйста. Я должен сказать тебе что-то очень важное.
— Зачем? Теперь уже ничего не изменишь. Слишком поздно. Прости, что я не сдержалась.
Коста заставил Элену сесть и заставил себя принять решение, которое так долго откладывал.
— Послушай, что я тебе скажу. Я заберу отцовские снасти и переселюсь в Пуэрто-де-ла-Сельва. Мы сможем пожениться в любой день, когда ты только захочешь, конечно, если ты не передумала.
Она посмотрела на него почти злобно, огромные глаза темнели на усталом лице, и густой слой румян не мог скрыть ее бледности.
— О чем же ты раньше думал? И ты еще спрашиваешь, не передумала ли я?
— Сходи туда, сложи вещи, и давай уедем. Кто может нас задержать?
Косте казалось, что все это время их обволакивал страшный сон, который он же сам и придумал, и что нужно было лишь сделать над собой усилие или испытать какое-то потрясение, как сейчас, чтобы стряхнуть с себя его оковы. Теперь он наконец очнулся. Надо просто-напросто сесть на девятичасовой автобус, и Пусть он увезет их к свободе и счастью. А чувство ответственности по отношению к матери — это всего лишь глупая отговорка, возникшая неизвестно откуда и непонятно зачем. Быть может, он до сих пор и не любил Элену по-настоящему.
