Теперь оставался лишь один способ расслабить сокращающиеся мышцы гада, хотя бы на мгновение. Подпрыгнув, я ухватился за эту голову, которая чуть замедлила движение, словно чтобы разглядеть свой завтрак, и мне удалось уцепиться пальцами за костяные наросты по ее бокам. Со всей силой, на которую только способен, я вонзил большие пальцы в глаза гаду.
Тогда этот дергающийся гигант ударил меня серо-зеленым кнутом. Я взлетел и приземлился на расстоянии десяти футов от своего прежнего местонахождения. Миштиго отбросило дальше, в сторону берега. Он еще не успел встать на ноги, когда гад снова атаковал.
Но только не его, а меня.
Я метнулся в сторону, и большая плоская голова промахнулась всего лишь на несколько дюймов, при том что меня с ног до головы обдало грязью и галькой. Я откатился как можно дальше и начал вставать, но хвост твари оказался тут как тут и снова сбил меня с ног. Ползком я рванулся назад… Поздно — гад набросил на меня петлю. Она обвилась вокруг моих бедер, и я снова упал.
Тут меня выше этой петли обхватили две голубые руки, но их помощи хватило только на пару секунд. Затем оба мы были повязаны узлами.
Я сопротивлялся, однако можно ли бороться с толстым скользким бронированным кабелем, у которого множество лап, старающихся тебя разорвать. В тот момент правая моя рука была плотно прижата к боку, а левой не за что было уцепиться. Кольца вокруг меня сжимались. Голова гада приближалась, и я пытался выдернуться: колотился и царапался, пока наконец не удалось выпростать правую руку, отчасти лишившись при этом кожи.
Этой рукой я и остановил надвигающуюся голову. Я ухватился за нижнюю челюсть и уперся в нее, не давая голове приблизиться. Вокруг моего пояса обвилась еще одна тугая петля — она была даже мощнее, чем объятие голема. Гад замотал головой, освобождаясь от моей руки, — голова опустилась, широко раскрывая челюсти.
Сопротивление Миштиго, должно быть, тоже мешало гаду — движения последнего были не столь скоры, что давало мне время сориентироваться.
Чтобы удержать челюсти, я сунул обе руки в пасть. Нёбо было скользким, и ладонь моя медленно сползала по нему. Собрав все свои силы, я как мог надавил на нижнюю челюсть. Пасть открылась еще на полфута и на этом застопорила.
Гад попытался подать назад, чтобы освободиться от меня, но петли, которыми он нас сжимал, лишали его надежной опоры.
Правая моя рука скользнула глубже — еще немного, и я потеряю упор.
И тут я услышал чей-то громкий крик.
Почти одновременно последовал резкий толчок. Я быстро высвободил руки, почувствовав, что на мгновение силы покинули это существо. Затем раздалось страшное клацание зубов, и по телу гада пошли конвульсии. На какой-то миг я потерял сознание.
Затем я стал с ним бороться, пытаясь выпутаться из узлов. Копье с гладким древком, проткнувшее боадила, вынимало из него жизнь, и движения твари вдруг стали скорее спазматическими, нежели агрессивными.
Меня еще дважды опрокинуло ударами хвоста, но я все же освободил Миштиго, и мы отбежали футов на пятьдесят, откуда и смотрели, как умирает боадил. Это продолжалось недолго.
Тут же с невозмутимым видом стоял Хасан. Ассагай, в метании которого Хасан так долго тренировался, сделал свое дело. Когда позднее Джордж вскрыл это чудовище, мы обнаружили, что копье прошло в двух дюймах от сердца, перебив большую артерию. Между прочим, у него было две дюжины ног, равно расположенных по двум его сторонам, как и можно было ожидать.
Дос Сантос стоял возле Хасана, а Диана стояла возле Дос Сантоса. Все остальные из нашего лагеря тоже были там.
— Хороший номер, — сказал я. — Отличный бросок. Спасибо.
— Ничего особенного, — ответил Хасан.
Ничего особенного, сказал он. Ничего, если не считать смертельной схватки с големом, которого он изловчился настроить на убийство. Но если в тот раз Хасан хотел меня убить, тогда почему он спас меня от боадила? Если только все, что он сказал тогда в Порту, не голая правда — что его наняли защищать веганца. Вот его главное дело, а убивать меня было делом второстепенным — в таком случае он спас меня как бы за компанию с Миштиго.
Но тогда…
О, черт подери. Выброси это из головы.
Я поднял камень и швырнул его как можно дальше, затем другой. Скиммер должен был прилететь к нашему лагерю на следующий день, и мы планировали отправиться в Афины, сделав только одну остановку, чтобы подбросить Рамзеса и трех его помощников до Нового Каира. Я был рад, что покидаю Египет с его былью и пылью, с его мертвыми полубогами-полуживотными. Меня уже тошнило от этого места.
Тут на связь из Порта вышел Фил, и Рамзес позвал меня в палатку с радиопередатчиком.
— Слушаю, — сказал я.
— Конрад, это Фил. Я только что написал элегию в память о ней, и я бы хотел тебе ее прочесть. Хотя я никогда с ней не встречался, я слышал, что ты говорил о ней, и видел ее портрет, так что, думаю, у меня довольно хорошо получилось…
— Фил, пожалуйста, мне сейчас не до поэтических соболезнований. Может, в другой раз…
— Но эта элегия написана не по трафарету. Я знаю, что ты такие не любишь. Так что я на тебя не обижаюсь.
Рука моя зависла над тумблером отключения связи, подождала, а затем вместо этого потянулась к сигаретам Рамзеса.
— Ладно, давай. Я слушаю.
И он прочел, и это в самом деле было неплохо написано. Я мало что запомнил. Я только запомнил те живые, чистые слова, идущие сюда с расстояния в пол земного шара, и себя, что стоял здесь, ободранный снаружи и внутри, и слушал их. Он описал добродетели Нимфы, которую заполучил Посейдон, затем уступивший ее своему брату Гадесу. Он взывал к всеобщей скорби всех четырех стихий. И пока он читал, я мысленно перенесся обратно в те два счастливых месяца на Косе, и все последующее изгладилось из памяти; мы снова были на борту «Идола», держа курс на островок с полусвященной рощицей — мы выбрали его для нашего пикника, и купались там, лежали под лучами солнца, не разнимая рук, без слов, просто ощущая, как солнцепад, словно водопад, только нежный, горячий, сверкающий, низвергается на наши розовые обнаженные души, там, на бесконечном пляже…
Он закончил и пару раз кашлянул, прочищая горло, и остров мой пропал из виду, унеся часть меня с собой, поскольку все это было, было.
— Спасибо, Фил, — сказал я. — Очень мило.
— Мне очень приятно, что ты одобряешь. Я вылетаю в полдень в Афины и хотел бы присоединиться к вам на этом отрезке вашего пути, если не возражаешь.
— Давай, — сказал я. — Только, если можно, объясни, с какой целью?
— Хочу снова увидеть Грецию. Поскольку и ты там будешь, есть повод вспомнить наше прошлое. Я бы хотел бросить прощальный взгляд на несколько Старых Мест.
