Ознакомительная версия.
Медленно. Медленно. Не верить ничему. Ничего нет. Есть только земля под ногами. Есть то, что надо обойти, и есть те, кто идет за тобой. Ни вправо, ни влево не ведут никакие дороги. Нет лестниц вверх и ходов вниз. Нет пути назад. Лишь вперед — как по ущелью. Тупое спокойствие. И — медленно, медленно, медленно. Игра на скрипке. Чародейский вид. Литые башни без проникновения.
И окон нет…
Не-зрение утрачивало власть
Безумное стремление остаться. Безумное втройне, нет — вчетверне. Загадочная книга прорицаний… Где провозвестник высших архенонов вдруг предстает фанерным силуэтом, читающим заученные тексты. Смятенна явь…
…наслаивалось что-то непрямое, но косвенно присущее природе пространства при престранных преломлениях… Эй, кто-нибудь, рискните отозваться! Молчание и эхо. Пустота. Железный тихий звон. Злосчастные хариты… И вас минет та чаша искупленья. Кровавых казней кончена кадриль. Законы бытия непостижимы…
…как уровни грозы — от пузырей на лужах до перьев самых верхних облаков, все составляло полное единство, и ритм ударов грома… Ритм!
навевал воспоминания о полных наслажденья Ритм! Ритм! Ритм!
Не сметь! Остановиться!
египетских ночах и вавилонском — нет, не пленении: соблазне Не дышать — пока не завертятся огненные круги перед глазами. Толчок в спину. Стоять! Всем стоять! Не двигаться! Не подчиняться! Против ритма! В подчинении — смерть! Алые цветы смерти… обманчиво…
увитая плющом лежало
обратиться любовь к огню
и краски витражей
немногое осталось даже нищий отдаст
и тот последний долг
последний поцелуй
рискуя всем
родятся от искусства уходя
жестоко
знать
и мир
и благодать
придя
в багровых облаках
вновь
без ответа просто трясет, трясет, как по проселку… где?
А, вот они
заранее поверившие в бегство, в возможность бегства
вперебой
желая уступить
Ржавчина! Ржавчина! не поддаваться ритму!
РЖАВЧИНА!
Все рухнет, если дотронуться.
Нет! Стойте, генерал, стойте!
Я вам приказываю!
Не оборачиваясь — идет.
Узкий, не разминуться вдвоем, железный мостик — раскачивается под ним. Внизу, в ущелье, — пламя.
Любовь к огню — любовь к Богу…
Ущелье плотно набито огнем.
Жар колеблет видимый мир.
Как все качается и скрипит!..
Он стоял спиной к ней и смотрел в окно.
— Пока вам везет, — сказал он, а может быть, и не он, потому что Аннабель не видела его лица. — Но это ничего не значит. Яппо запускает креатур, герноты их уничтожают, убито уже больше ста, не знаю, сколько точно. Это все выдохлось, как выдыхаются все неудачные наступления. Вы можете пройти еще сто миль, можете дойти до столицы, можете ворваться во дворец, даже можете убить несчастного короля Германа… Не изменится ни-че-го! Потому что территория, которую по привычке называют Альбастом, давно не Альбаст. Альбаст умер, и из шкуры его сделали механическое чучело. И думать надо не о том, как вдохнуть жизнь в то, что уже не может быть живым, а о том, как уничтожить его, потому что опасность неоспорима, и в этом я с Яппо согласен полностью.
— Что делают герноты с трупами убитых креатур? — спросила Аннабель почему-то мужским голосом.
— Закапывают в землю — что же еще? — пожал плечами человек у окна.
— И Яппо это, конечно, знает…— сказала Аннабель. — Может быть, он умнее, чем мы о нем думаем.
— Возможно. Возможно, ты и права. Да, такой вариант мне в голову не пришел бы…
— Помнишь, ты говорил как-то, что верующие считают, будто Бог создал окаменелости, когда творил мир, чтобы у людей возникла иллюзия бесконечного прошлого? А не кажется ли тебе, что сейчас мы разглядываем некую окаменелость, которая призвана создать иллюзию бесконечного будущего? А на самом деле… Человек у окна заинтересованно обернулся, и Аннабель с ужасом узнала его…
без верха и низа без
трения и тепла без луны
руками изготовления тип
наискось полный пламени
лава раскаленная лава там
бунтарей и благ день гнева
до костей и кровь кровь
полная железа осталась
неподвижно парить в вере
и синь озер
взъяренная
обитатели рая
МЕРТ
Солнце клонилось к вершинам истонченно-высоких сосен, длинной шпалерой выстроившихся вдоль старой имперской дороги. Туда же, к тем же соснам, катил фургон, запряженный четверкой разномастных лошадок. Аннабель дремала на сложенном ввосьмеро ковре. Ей было холодно и неуютно в новом обличии. Стареющая акробатка с вялым лицом, жилистыми ногами, сухой, как солома, волосней и похожими на пустые мешочки грудями. Жонглер и клоун Берт спал, лежа на животе и уткнув лицо в скрещенные руки. Генерал превратился в огромного — гора мускулов — горбуна-негра, а улан стал человеком-змеей, тонким, гибким, способным завязаться узлом. С новыми личинами они получили новые имена, новые характеры и даже новые воспоминания — все было учтено.
Они бежали из Кикоя, охваченного волнениями. Деревенский маг Дило по прозвищу Чернотел сплотил вокруг себя несколько тысяч фанатиков, которые повырезали гарнизоны в главном городе провинции, Хтооге, и двух городах поменьше: Сапре и Альше. Не дожидаясь, когда гнев гернотов обрушится на мятежников, все незаинтересованные люди побежали из Кикоя. Позади, по слухам, начинались эпидемии, пожары, необъяснимые умертвия и выход из земли чудовищ. Бродячие циркачи стремились к торговому городу Эствель, где скоро будет ярмарка и можно будет заработать. А денег надо много, потому что одни звери съедают столько, что можно прокормить двадцать человек…
Зверей было четыре: горный лев и львица, усмиренные и послушные, серый худой медведь, умеющий все, и удав. Аннабель испытывала неловкость перед зверьми — слишком уж суровая шутка обрушилась на ни в чем не повинных настоящих циркачей. Успокаивало совесть одно: так циркачи оказывались в гораздо большей безопасности, чем в людском своем обличии.
Имена от них перешли захватчикам: Аннабель звалась Стеллою, Берт — Адамом, генерал — Пальмером, а улан — Иппотропом. С именами перешли привычки и мелкие давние отношения…
— Ты мошной впредь не тряси, — дребезжащим тенорком ввинчивал Иппотроп Пальмеру, и тот согласно кивал пегой головой. — А то вишь какой ще-едрый. За общий-то счет. Хошь чего — меня спроси или вон Стеллу. Мы — понимаем. А ты, дурак здоровый, — не понимаешь.
— Подумаешь, чего я там переплатил — три монеты. Пить хотелось, вот и все. А дешевле он не давал…— оправдывался Пальмер за провинность недельной давности.
— Вот, говоришь, три монеты. А на эти три монеты, глядишь…
— Тпру-у-у, черти! — лениво сказал Пальмер, и мерный рокот окованных железом колес по щебенке мгновенно смолк. Стелла приподнялась на локте. Сворачивая с имперской дороги, к ним направлялись два десятка всадников…
Ознакомительная версия.
