— Леонид Михайлов.
Этот полная противоположность Бакулину. Леонид производил впечатление человека «себе на уме» — спокойного, внимательного, но явно склонного к ироническому миросозерцанию. Волосы темные. Черты лица правильные, приятные.
— И последний, — сказал Аверьян. — Аб Накаяма.
Типично азиатское лицо. Широкие скулы, узкие глаза с цепкими зрачками снайпера, брови вразлет. Ничего особенного. Если не считать чрезмерно длинных для профессионала десантника глянцево-черных волос.
— Ну вот… портретная галерея погибших на Обероне. — Аверьян подергал себя за вихор на макушке.
— Пятеро, — возразил Андрей. — Шестым, как мне помнится, должен быть командир группы десантников «Лунной радуги» Юс Элдер.
— Кстати, Юс был ближайшим другом Мефа Аганна.
Андрей поймал на себе взгляд Копаева. Спросил:
— Ну и что?
Копаев опустил глаза.
— Аганн упоминал про Элдера в разговорах с тобой?
— Нет.
— Ты, кажется, недоумевал по поводу того, что за последние десять лет у Аганна был один-единственный приятель — Андрей Тобольский…
— А ты, кажется, знаешь, в чем тут дело?
— Знаю.
— В таких случаях уместнее говорить «догадываюсь».
— Взгляни сам.
Андрей взглянул на фотоблинкстер, увидел свой портрет, перевел взгляд на Копаева.
— Нет, ты посмотри внимательнее.
Андрей посмотрел внимательнее. Нахмурился.
— Что теперь скажешь?
— Это не я, — сказал Андрей. — Похож на меня… Очень. Но это не я.
— Верно. Не ты. Юс Элдер. Погибший на Обероне друг Мефа Аганна.
Аверьян закрыл фотоблинкстер. Несколько секунд Андрей следил, как загорелые пальцы Копаева застегивают замки портфеля. Опомнившись, проговорил:
— Погоди, Аверьян… почему же раньше…
— …Никто не обратил внимания на ваше с Элдером необычайное сходство? — Копаев надел свитер, одернул рукава. — Очень просто. Портрет Элдера сделан лет двенадцать назад — в то время, когда командиру десантников было сорок. И чтобы твое сходство с Элдером в конце концов стало бросаться в глаза, тебе надо было… э-э… несколько возмужать. В последние годы ты это сделал. Но, с другой стороны, ведь и количество глаз, способных отметить твое возмужалое сходство с давно погибшим десантником, сильно уменьшилось. Иных уж нет, а те далече… В отставке, скажем. Ну и потом, у кого повернется язык заявить тебе прямо: так, мол, и так, уж очень вы, Андрей Васильевич, похожи на некоего мертвеца. Это не комплимент. Верно?
Андрей смотрел в пространство мимо Копаева. В голове была каша. Вопросы, которые он намерен был задать Аверьяну, улетучились все до единого. Он напрочь забыл их. Все до одного. Как будто после знакомства с внешностью Элдера, все остальное сместилось куда-то. Соскользнуло. Куда-то в иные плоскости ощущений.
За последнее время многое в его жизни стало смещаться, соскальзывать. Прямо сплошной гололед для привыкшего к твердому шагу. И главное — в отношениях с Валентиной. Казалось бы, ничего сверхособенного не произошло: ну не было у нее настроения свидеться, и все тут. Но ведь сразу же соскользнуло что-то куда-то, резко сместилось. Дальше — Валаев… Сперва Ярослав, не поставив в известность друга (не грех добавить — и члена командного совета корабля), дает согласие втянуть своего основного пилота в подозрительную затею с экспертизой на танкере. Потом жалеет об этом, кается — извини, мол, не знал, в первый, дескать, и последний раз, хотя уже в кабинете Морозова двойственный смысл экспертизы в принципе был ему ясен. Ладно, во имя дружбы придется все это переварить. В конце концов орлы мух не ловят. Ярослав уступил под нажимом МУКБОПа — казалось бы, чего особенного? Но ведь наползла на старую дружбу тень, что-то едва уловимо сместилось… Теперь — история с Мефом Аганном. Тобольский не нужен был Мефу сам по себе. Тобольский был нужен Мефу в образе Элдера. Н-да… Жена. Друг. Приятель…
Андрей ощутил, что сидеть ему неудобно: словно колючка впилась в бедро. Он нащупал колкий предмет. Это была пластмассовая «горошина» — неровно окатанная частичка пляжной насыпки.
— Принц на горошине, — прокомментировал Аверьян. — Кстати, в принцах ты ходишь последний рейс. На днях коллегия УОКСа должна утвердить тебя капитаном «люстровика» — дело решенное. Андрей Тобольский, капитан Дальнего Внеземелья… Звучит.
«Звучит, — подумал Андрей. — Жена, друг, приятель. Друг, приятель, жена…»
Он бросил «горошину» за спину, поднялся, приказал автомату убрать светофильтры. Подошел к штативу с одеждой.
— О чем это я хотел спросить?… Да! А что я, собственно, должен делать на борту «Анарды»?
Копаев, щурясь от хлынувшего сверху солнечного света:
— Смотря по тому, в русле чьих интересов…
— Ваших, естественно. Вашего ведомства.
— В этом русле — ничего.
— То есть как это — ничего?…
— То есть ничего в абсолютном смысле этого слова. — Копаев пожал плечами. — С одной стороны, ты на борту «кашалота» официальный гость — технический эксперт. С другой — приятель Аганна. Вот и занимайся потихоньку своими делами, общайся с приятелем. Торопиться некуда, время есть. Две недели. «Байкал» без тебя не уйдет.
— Ни малейших сомнений.
— Вернешься назад — не забудь поделиться со мной впечатлениями.
— И это все?
— Да. В общем и целом…
Просунув голову сквозь ворот свитера, Андрей посмотрел на Копаева.
— А в частности?
— В частности… — Аверьян уставился на золотую эмблему пилота, словно впервые видел ее. — В частности, я полагаю, Аганн будет рад общению с тобой. Но если ты вдруг заметишь, что по какой-то… пусть даже необъяснимой причине твое общество начинает его тяготить — сразу уйди. Немедленно. Оставь своего приятеля в покое. Хотя бы на время.
— Я не способен поступать иначе.
— Ну, знаешь… разные бывают обстоятельства.
Копаев сидел неподвижно, и вид у него был усталый и как будто бы виноватый. Андрей, не отрывая взгляда от представителя МУКБОПа, вслепую натянул ботинки.
— Связь «Байкала» с «Анардой» — раз в сутки, — усталым голосом продолжал Аверьян. — Если за сутки на борту танкера ты ничего такого… гм… необычного не заметишь, сеанс связи будешь заканчивать фразой: «Привет нашим парням — всей корабельной команде». В противном случае — условная фраза в конце: «Общий привет». Ну а если тебе там, на танкере, почему-либо станет совсем уж невмоготу, дашь мне понять об этом словами: «Скучаю, очень скучаю». Запомнил?
— Язык лицемерия прост, запомнить нетрудно.
— Язык разведки. И если все-таки «заскучаешь»…
— Не надо, я понял, ты прилетишь и подменишь меня.
Скрипнул диван, Копаев поднялся.
— Ладно, — сказал Андрей, — попробую разобраться самостоятельно.
— Итак, до связи?
Андрей пожал протянутую руку представителя МУКБОПа:
— До связи.
— Всего тебе самого доброго! — как-то уж очень искренне, тепло сказал Копаев.
Андрей отодвинул легкую бамбуковую дверь. В исполосованном тенями аэрарии по-прежнему было безлюдно.
— Да, вот еще что!.. — произнес Копаев вдогонку.
— Ну? — Андрей спиной почуял неладное.
— Только пойми меня правильно и… воздержись от бесполезных вопросов — все равно не сумею ответить. Так вот, я тебя не обманываю, когда говорю, что на танкере, кроме Аганна, нет никого. Это правда.
— Я верю, — бросил через плечо Андрей.
— Но если однажды тебе случиться увидеть на борту «Анарды»… ну, в общем, не Мефа Аганна, то… знаешь… пройди мимо и постарайся сделать вид, что ничего особенного не заметил. Трудно при таких обстоятельствах изображать хладнокровие, однако попробуй. Иного совета дать не могу.
Андрей обернулся. Копаев смотрел сквозь жалюзи на сверкающую под солнцем воду. Обтянутая черным свитером спина, серебром по черному «Байкал», руки в карманах. Андрей с такой силой задвинул за собой дверь, что решетчатая стенка отозвалась гулом.
В нескольких метрах от павильона он замедлил шаг. Остановился. Волна бешенства схлынула. Посмотрел под ноги, нагнулся и подобрал пластмассовую «горошину». Возможно, та самая, которую он бросил за спину, когда сидел на диване. Покатал неровный комочек в ладони. А собственно, почему за все человечество голова должна болеть у одного Копаева? Почему все то, чем встревожен функционер МУКБОПа, в той же мере не должно тревожить любого и каждого члена мирового сообщества человеков? Скажем — Андрея Тобольского? С какой это стати Тобольский считал себя вправе пребывать в состоянии иждивенческих настроений? Принц на горошине…
Он покосился на закрытую дверь. Подошел, откатил. И прямо с порога неподвижной черной спине с серебряной надписью:
— Люди слишком заняты, Аверьян. Своими делами, собой. Извини, я не был исключением.
