доски, я увидел... Николая Ивановича Бухарина! "Любимец партии" что-то объяснял остальным, постукивая мелом по доске. Титр гласил: "Руководитель НИИ Экономики социализма Иван Николаев".
Не успел я прийти в себя от этой неожиданности, как лаборатория сменилась полигоном с ракетой, стоящей на стартовой площадке. За подготовкой к ее полету следил маршал Тухачевский. Правда, не в маршальской форме, а в штатском костюме военного покроя. Рядом с ним, в таком же костюме, стоял Лангемак - конструктор ракет.
"Ведущий (потрясенно): Вы хотите сказать, что никого, на самом деле, не расстреливали?! Что все они благополучно жили в райской зоне и работали на благо страны?!"
Харонзон (спокойно): Что вы, что вы. Нет, конечно, далеко не все. Каменев и Зиновьев, например, действительно, закончили жизнь в подвале у стенки и до Земли Санникова не добрались. Товарищ Сталин решил, что с них не будет никакого толка. Видимо, вполне справедливо. Нет, до Земли Санникова добралась небольшая часть тех, кого товарищ Сталин счет полезными для дальнейшей работы. А такие, согласитесь, никогда не составляли большинства, напротив - их было ничтожно мало. Но они, все-таки, были".
Спору нет, увиденное меня шокировало. Но в том-то и прелесть (или, напротив, в том-то и коварство) все того же жанра мокъюментари. Фильм буквально с первых же кадров готовит зрителя к неожиданному вѝдению всего, что казалось хорошо известным каждому. Вот они, события из учебника истории, вот они, явления из научно-популярных статей, вот они - лица из энциклопедий. Но нет, господа-товарищи, все было не так, как было. Да, поистине коварен и прелестен жанр "мокументалистики"...
"Харонзон: С этой зоны, с "лагпункта ЗС 1930" и начались пресловутые "шарашки". Кстати, первыми на Землю Санникова прибыли художники и химики. Их было немного.
Ведущий (с усмешкой): Чтобы писать идиллические пейзажи будущей утопии?
Харонзон (невозмутимо): Почему? Чтобы писать копии известных картин прошлого, хранившихся в Эрмитаже. А химики искусственно старили краски и холсты. Картины потом продавались через подставных лиц на Запад, коллекционерам. Вы ведь не думаете, что советское правительство распродавало подлинные шедевры? Это было бы совсем невыгодным предприятием, ведь картины росли в цене со временем. Нет, продавались подделки. Копии, производившиеся на земле Санникова".
В это время на экране шли кадры из музейных запасников. Искусствоведы явно иностранного вида разглядывали полотна Тициана, Рембрандта, Рафаэля, Леонардо и прочих великих художников эпохи Возрождения. Судя по восторженным лицам специалистов, подлинность картин у них сомнений не вызывала.
"Стоп! - сказал я себя. - А с чего бы мне верить тому, что рассказывает товарищ Харонзон, а с его слов - господа Братья Люмьер? Это же мистификация!" Да, что червь сомнения, зародившийся во время просмотра фильма "Земля Санникова - 2", не оставлял меня и в дальнейшем.
И это главная особенность - даже не самого жанра, а мастеров-кинематографистов, в жанре этом работающих.
"Ведущий: Все-таки, непонятно. Как же удавалось так долго хранить в тайне то, что становилось известно тысячам, а то и десяткам тысяч человек!
Харонзон: Кого вы имеете в виду? Заключенных? Но они для всех были расстреляны, поэтому никто из них никогда не вышел на свободу. Там были построены крематории, в которых сжигались тела умерших. Так что - через печные трубы они, конечно, покидали райский остров. Но рассказать не могли ничего.
Ведущий: Но я же помню, как ходили неясные слухи о том, что в Советском Союзе расстреливали далеко не всех приговоренных, многих отправляли куда-то трудиться. Правда, эти слухи довольно широко распространялись не при Сталине, а позже - при Хрущеве и Брежневе. И относились не к политзаключенным, а к хозяйственникам, валютчикам...
Харонзон: Слухи - это слухи. Людям просто хотелось верить в то, что власть гуманнее, чем на самом деле.
Ведущий: Ну, хорошо. Не заключенные. Но охрана-то выходила - на пенсию, по возрасту, по болезни. С ними как? Ведь охрана была наверняка, очень многочисленной - охранять десятки тысяч заключенных! По вашему рассказу выходит, что Земля Санникова - целая страна!
Харонзон: Там не нужна была многочисленная охрана. Не имела смысла. Бежать из рая - куда? В полярные льды? У бежавших не было шансов выжить. (После паузы). Но некоторые бежали. Не понимаю, для чего. Ни один из них не добрался до человеческого жилья. Все погибли во льдах. Впрочем, их было не так много. За всю историю зоны ЗС - человек двадцать - двадцать пять, не больше. (Смотрит на часы). Извините, заболтался я с вами. Мне пора. Меня ждут.
Ведущий: Погодите! Только один вопрос. Последний. Я всё понимаю, но, скажите, сейчас, сейчас Земля Санникова существует?
Харонзон: Этого я не знаю".
И вновь на экране - зеленый остров среди льдов. И вновь камера - наш, зрительский взгляд - поднимается вверх. И вновь густой туман заволакивает остров.
Изображение меркнет. Быстро идут титры - режиссеры, операторы, художники...
На фоне титров начинает звучать песня.
Эдакий тюремно-лагерный романс, исполняемый хрипловатым негромким голосом, под простенький перебор гитарных струн:
"А с неба утром густо сыпал снег,
На землю черную - как будто соль на раны.
Два кореша моих ушли в побег -
Серега Резаный, и с ним Аркашка Рваный...
Верхушки сосен стыли в облаках...
Краснуха выла по дороге в Кяхту.
И слезы таяли в распахнутых глазах,
Когда их вынесли и бросили на вахту.
Ах, воля-вольная,
Дорога дольная,
Ах, небо черное, да белый снег.
А за спиною лай,
Чужой суровый край,
Да злые оклики, короткий бег.
Мы поминали молча, чифирём -
Таким же черным и таким же горьким,
Как наша жизнь. Плясало снегирём
Кровавое пятно на снежной корке.
Стучало сердце бóльно, чумовó.
И лишь слова умершие свербили,
И становилось ясно: ничего
Последние минуты не решили...
Ах, воля-вольная,
Дорога дольная,
Ах, небо черное, да белый снег.
А за спиною лай,
Чужой суровый край,
Да злые оклики, короткий бег..."
Я не сразу узнал в этом голосе голос героя фильма. И, по всей видимости, чтоб развеять сомнения, последний титр, появившийся перед сакраментальным "Конец фильма", гласил:
