Русская земля обладает удивительным качеством: люди, приезжающие сюда из цивилизованных стран, через короткий период теряют совесть.
Вождь хмыкнул и написал на полях: «Если бы только иностранцы».
Это произошло и с итальянскими мастерами. Иван Фрязин настолько уверился в собственном могуществе и влиянии на Ивана III, что во время поездки 1472 года в Италию наобещал от имени великого князя организовать новый крестовый поход, обеспечить переход Руси в католичество и т. д. и т. п. Такого не смог бы выполнить ни один европейский монарх того времени. Кроме этого, Фрязин взялся тайно обслуживать посольство венецианского дожа в Золотую Орду и сопроводить посла к хану Ахмату. Это было прямой государственной изменой. После приезда в Москву, когда все открылось, великий князь «повеле поимати Фрязина, да оковав, послал в Коломну, а дом его повеле розграбити, и жену и дети изнимати, а того Тревизана (венецианский посол) поимев, хоте казнити». Спасла Ивана Фрязина и Тревизана свадьба с Софьей Палеолог.
Освободившееся место денежника царь отдал Аристотелю Фиораванти. Возможно, таким способом Иван III пытался теснее привязать инженера к Москве. Итальянец несколько раз порывался уехать на родину. Но московский правитель каждый раз на просьбу об отставке отвечал отказом. Так продолжалось до 1483 года. Тогда Иван III отдал приказ задержать Фиораванти, конфисковать его имение, а самого посадить на Антоновом дворе. Опала длилась два года, какова дальнейшая судьба мастера – неизвестно. После 1485 года о нём сведений нет».
После официальной справки была приложена страничка, отпечатанная явно на другой машинке. Её предваряла ещё одна записка от Берии, теперь уже написанная по-русски: «Товарищ Сталин! Автор дополнения к справке – мой старый знакомый, даже друг, ещё со времён совместной работы в Закавказской ЧК Будиани. Он – весьма необычный человек; обладает талантами, подобными способностям не так давно представленного вам В. Мессинга. Только Будиани, в отличие от вышеупомянутого сомнительного типа, не один раз употреблял свои возможности в борьбе против мусаватистов, заговорщиков и прочих неразоружившихся врагов. Я доверяю этому человеку всемерно, только поэтому и не считаю возможным скрыть от вас информацию, которую он представил.
Ваш Лаврентий Берия».
Справка Будиани была короткой.
«Существует мнение людей, серьёзно занимавшихся эзотерическими науками, что самой главной причиной привязанности русского царя к иноземному еврею было то, что Аристотель Фиораванти пообещал Ивану III найти средство превращать неблагородные металлы в чистое золото. Государь подозревал алхимика в вероломстве, потому приказал «имать» его и заточить в тайную камору в строении Грановитой палаты. Там Фиораванти провёл долгие месяцы. Но секрет «философского камня» своему пленителю так и не открыл. В конце концов раздражённый монарх приказал замуровать архитектора в каморе, сказав: «Если ты действительно такой великий умелец, то найдёшь способ отсюда выбраться». Больше Аристотеля никто не видел.
Однако начиная с шестнадцатого века, в Кремле стал появляться призрак. Он возникал в коридорах и переходах возведённых итальянцами строений нечасто. Являлся только царствующим коронованным особам. Но всегда встреча с духом предвещала войны, перевороты и другие бедствия. Привидение Аристотеля Фиораванти предсказало безумие Ивану Грозному, гибель всей семьи и кровавую смуту Борису Годунову. Есть сведения о зловещем предупреждении, которое высказал Аристотель Екатерине Великой незадолго до её смерти.
Мне известно совершенно точно, что информация о кремлёвском призраке – не досужие россказни. Она опирается на факты и закономерности, доселе остающиеся вне сферы внимания современной науки, но тем не менее существующие реально».
– Наука, – пробормотал Иосиф Виссарионович, – наука. Знаем мы ваши науки…
Командующего Белорусским военным округом Дмитрия Григорьевича Павлова, крупного вальяжного мужчину с лицом разжиревшего бульдога, Сталин вызвал с отчётом о ходе приёмки и размещения перебрасываемых к границе сибирских и дальневосточных армий и отдельных дивизий. Присесть генералу Хозяин не предложил, хотя темпами подвоза и выгрузки войск вроде бы остался доволен. Вообще у Павлова сложилось впечатление, будто его доклад не очень интересовал Генерального секретаря. Он задавал точные вопросы, по памяти называя номера дивизий, пункты дислокации, имена командиров. Но объяснения выслушивал не то чтобы невнимательно, скорее, думая о чём-то своём.
– Товарищ Сталин, – докладывал генерал, норовя с высоты своего богатырского роста заглянуть в лицо сидящего Сталина снизу, – эшелоны идут так часто, что собака не может перебежать через рельсы.
– А почему у вас собаки шляются в полосе отчуждения? – поморщился недовольно вождь и махнул рукой, показывая, что приём закончен.
Из своего номера Павлов позвонил Эйтингону.
– Нюма, – пророкотал он в трубку. – Я в столице. Хотелось бы встретиться. Раздавим бутылочку «Арарата», пообщаемся. Как ты?
– С удовольствием, Дима. Только доложусь Фитину. Перезвонить или подождёшь у аппарата?
Минут через пять генерал армии вместо ожидаемого ответа услышал, что Дмитрия Григорьевича прямо сейчас просит приехать Берия.
Кабинет народного комиссара внутренних дел был огромен. Венецианские окна, украшенные рюшечками, воланами и ещё какими-то хреновинами, названий которых генерал Павлов, конечно же, не знал, беспрепятственно пропускали весеннее солнце. Лучи отражались в полированных поверхностях столов, поставленных гигантской буквой Т, сияли на дверцах и боковинах лакированных шкафов во всю северную стену помещения.
Сам Лаврентий Павлович, одетый в кипельно-белый костюм, чёрную рубашку с белым в чёрные горошины галстуком и белые туфли, поднялся из-за стола, приветствуя вошедших. Овальные стёкла пенсне сверкнули, как два маленьких зеркальца.
– Здравствуйте, товарищи, – радушно улыбнулся Берия. – Прошу, располагайтесь. Чаю, нашего, грузинского, или предпочитаете кофэ?
Эйтингон уверенно прошел к столу, уселся на стул поближе к месту хозяина кабинета. Толстый, в мешковатом, мышастого цвета и не очень опрятном костюме, он выглядел, как муха на кремовом торте. Но, похоже, Наума Исааковича это не смущало.
– У вас попросишь заморского напитка, Лаврентий Павлович, а потом год будешь доказывать, что ты не заморский лазутчик. – Эйтингон широко осклабился, открыв крепкие прокуренные зубы.
