* * *
Он почти не изменился - то же бледное лицо с бегающими карими глазками, насупленные, густые, тёмные брови - тучный и молчаливый. Государь бросил на меня осторожный, пытливый взгляд. Тёмные брови сошлись над припухшими карими глазами - может, сейчас он тоже пытался вспомнить ту встречу в Набережной палате? Я сильно изменился, да и не помнит он уже того - сколь народу здесь бывает.
- Покайся, тать! - прикрикнул на меня сопровождавший царя князь Одоевский, новый начальник Земского приказа. - Принеси свои вины, злодей!
Я и царь молча смотрели друг на друга. Было видно, что он радуется его взяла, вор будет наказан.
Царь медленно кивнул ближнему боярину с длинной чёрной бородой, и тот извлёк из рукава свиток с расспросами. Окольничий откашлялся в рукав шубы и высоким голосом стал говорить нараспев:
- Великий государь наш царь и великий князь всея Великия, Малыя и Белыя Руси Алексей Михайлович приказал тебя спрашивать, писал ли ты, вор и злодей, прелестные письма Никону, лишённому священным собором патриаршего сана, посылал ли гонцов своих в Ферапонтов Белозёрский монастырь?
Я облизал пересохшие губы и посмотрел царю в глаза;
- Письма и гонцов слал, но не ответил мне Никон.
- В Саратове игумен Богородицкого монастыря тебя, разбойника, встречал хлебом-солью?
- Встречал и крест на верность целовал. Воевода Лутохин отказался - за то его Саратовский круг приговорил посадить в воду.
Я пытливо всматривался в лицо царя, но ничего не смог на нём прочесть. Только его глазки-буравчики впились в меня, изучали, дивились, ужасались, как я мог подняться на него, великого царя и божьего помазанника.
- И в Самаре также было, - добавил я.
- Посылал ли своих людишек в Москву к боярам Черкасским?
- Посылал с прелестными письмами, но не к боярам. К боярам никого не посылал - думал: чего писать, сам скоро приду и Москва-река поможет с боярами разобраться!
Окольничий покосился на царя. Алексей Михайлович кивнул, разрешая продолжать.
- Кто писал твои прелестные письма?
- Многие писали, - я ухмыльнулся, вспомнив попа-расстригу Андрея.
Он корпел над ними по ночам, шёпотом ругая меня, что не разрешаю идти в бой под стены Симбирска...
- Пиши, Андрей - эти грамоты вернее сабли разят, они тысячи поднимут нам на подмогу! Пиши: пусть толстобрюхих бояр да воевод выводят, только тогда они получат свою волю, а казаки придут на помощь.
Писали на Север, за Волгу мордве, черемисам, татарам в Казань, в Смоленск, на Полтаву, поднимали юг и север России, заставляли хвататься крестьян за топоры и вилы, заставляли их зажигать усадьбы помещиков, а хозяев вешать на ближайших деревьях.
Чего-то не хватило нам, что-то упустили, недосмотрели. Не надо было сидеть под Симбирском, надо было идти дальше, на Казань, Арзамас, а там и до Москвы недалеко.
- Кого ты возил в красном струге и выдавал за умершего царевича Алексея Алексеевича?
Я посмотрел на царя - знает ли он, как живёт в народе-страдальце вера в доброго царя-батюшку - заступника, которого окружили злодеи бояре и не говорят всей правды, клевещут на народ. Царь выдержал взгляд.
- Водил за собой струги с красным и чёрным бархатом и смущал народ лживыми царевичами и лишённым патриаршего сана Никоном.
- Татарчонок, мой аманат, был царевичем, а на другом струге плавал поп-расстрига. Ох и любил же выпить долгогривый - никогда его трезвым не видел! - усмехнулся я.
Откуда-то из глубин памяти выплыли два лица - толстое, краснощёкое и широкогубое - попа-расстриги и испуганное смуглое личико князька с тёмными, широко раскрытыми глазами. В них было что-то от моей княжны, может потому и возил его с собой... Под Симбирском отпустил обоих. Говорят, попа стрельцы Барятинского бердышами посекли...
- Изменник! - рявкнул боярин. - На святое покусился - на царя, помазанника божьего и святую церковь! Обманывал и вводил в смущение умы людей своей неправдой, преступными прелестными письмами...
- Да хватит орать, гнида! - выкрикнул я.
Лицо боярина перекосила злобная гримаса.
- Крестоотступник! Не зря тебя предали анафеме - гореть тебе вечно в адовом пламени! Знаешь ли ты, сознаёшь ли, сколько по твоей вине пролито невинной крови?!
Царь Алексей Михайлович медленно развернулся и так же молча, как и вошёл, направился к выходу, так ничего и не сказав.
- До встречи в пекле, великий государь! - крикнул я.
Спина царя вздрогнула, но он продолжил свой путь. Князь Одоевский услужливо распахнул перед ним двери пыточной.
- За язык твой поганый! - палач кулаком-обухом ударил по моей голове и в глазах вспыхнули и расцвели алыми брызгами звёзды.
* * *
- Пусть бунтовщик покается и принесёт государю все вины, - услышал я голос князя Одоевского, когда очнулся.
- Допросить с пристрастием?
- Говорят, у вора много злата скрыто - припрятал, злодей!
- Добро надо вернуть, - согласился боярин. - Фролку спросите - его брат сговорчивее будет.
- Трусливее! - подал голос палач.
- К тебе попадёшь, не таким ещё голосом запоёшь, - захихикал рыжебородый дьяк.
- Сегодня на лобном месте помост поставили для воров, - сказал один из помощников палача.
- Завтра обоим голову с плеч! - дьяк довольно потёр руки.
Он оглянулся на меня и, увидев, что я уже открыл глаза и слушаю, спрятал злорадную улыбку:
- Что, Стенька - будешь рассказывать о своём воровстве и есаулах-разбойничках? Молчишь?
- Они все молчат, - задумчиво проговорил Одоевский. - Долгорукий рассказывал, как в Темниковском уезде захватил бунтовщиков, а главарём у них оказалась баба. Алёной назвалась. Долгорукий её на костёр посадил, а она, ведьма, и на огне горела, но молчала. Истинная ведьма!
- Да-а-а! - протянул дьяк и задумчиво посмотрел на свой пояс, где висела его вапница.
- Такой же был и Илья Иванов, - встрял в разговор тучный боярин, сидевший на лавке.
- Много их было, - подтвердил Одоевский и посмотрел на меня: - Скольких людей взбаламутил, сколько крови пролил, антихрист окаянный!
- С вами разве сравнишься?! - отозвался я. - Наслышан я, как вы в Галиче зверствовали, нижегородские, а главный ваш палач - князь Долгорукий. Не судьба мне была с ним в бою встретиться - вот у кого руки в крови! кричал я.
Меня стала бить нервная дрожь, а на глаза постепенно наплывал красный туман.
- Эх, жаль, что не добрался до вашего главного палача, - я стал подниматься с пола, но на меня бросились помощники палача.
- Всех вас надо с раската, как Прозоровского, а первыми - Долгорукого, Барятинского, Ромодановского и, конечно же, государя вашего! - я пробовал вырваться из цепких рук подручных, но судороги неожиданно скрутили моё тело, наполнили его болью и стали рвать на части.
