— Давай-ка, Николай, за тебя! Ну их, эти всемирные заговоры!
— За меня — это не помешает. Ну, поехали!
И я со светлой душой пью водку.
— Просрали… — деловито говорит Колька.
Мне жарко. Во тьме я пытаюсь сорвать с себя одежду непослушными пальцами. Спину выгибает так, что хрустит позвоночник. Я чувствую, как что-то льётся из моего правого уха…
Ах, да… не из уха, а из дыры над ним…
Глаза наконец-то разлепляются. Правым я ничего не вижу. Левый, похоже, сильно повреждён… есть ли он вообще?
Это темнота! Это темнота?..
Смутное пятно белеет надо мной. Что это?
Я пытаюсь закричать и чувствую, как что-то с бульканьем проваливается внутри грудной клетки. Позвоночник трещит и выгибает меня колесом назад. Пятно исчезает, косо уйдя влево и вверх…
Что со мной?
Кто я?
Что со мной?
Жар становится невыносимым и я кричу… кричу?.. нет, это просто воздух с хрипом выходит через гортань. Что-то разрывается у меня в животе, и я с облегчением чувствую, как холодная жидкость выплёскивается на ноги и стекает вниз… изо рта выдавливается скользкий пузырь и лопается, обдав запрокинутое лицо ошмётками чего-то мокрого.
Я падаю.
Я ударяюсь затылком и на мгновение в глазах исчезает даже только что видимое мною подобие тусклой тьмы…
Через секунду я лежу лицом в мягкой земле, ворочаясь и мыча. Ноги почему-то оказываются выше головы, и я сгибаю их в коленях, пытаясь встать. Меня переворачивает на спину, и вижу где-то под собой это проклятое блёклое пятно.
Луна!
Теперь я понимаю, что это луна!
Я упал в яму головой вниз… вот оно что.
Руки теперь слушаются лучше, и я неуклюже пытаюсь встать. Ноги путаются в чём-то бесформенном и твёрдом… совсем неразличимом во мгле. Я встаю, хватая одеревеневшими пальцами высокую траву…
Где-то поверх едва обозначенного во тьме среза ямы вспыхивает болезненный ослепительный свет, и я отворачиваюсь от него:
— Н-н-не-е-е н-н-н… н-н-надо…
Трава вырывается пучками… осыпаются края ямы… но я лихорадочно пытаюсь вылезти. Наглый свет всё сильнее бьёт в видящий глаз, куда бы ни поворачивалась моя голова.
Проклятье!
— Н-н-н-н…
Внезапно наваливается ошеломляющее… неистовое… и от неожиданности я сползаю вниз, пытаясь закричать…
Что-то безжалостно врывается в голову и раздавливает её!
— Гр-р-р… чш-ш-ш-ш-ш… гх-х-х… смотри-смотри! Он лезет!!!
Звуки! Я вспомнил! Это называется звуки!
Я открываю непослушный рот и пытаюсь закричать:
— А-а-а…
Пальцы вцепляются в пучки травы. От напряжения жидкость смутно видимым в свете луны чмокающим выплеском выдавливается из головы.
— О-о-о! Ты видел?!
Живот и ноги скользят по срезу ямы… могилы?!
Что-то мешает мне, свисая через ремень, сквозь разорвавшуюся рубашку… путается в ногах…
— М-м-м-ме-ла-н-н-ни-и!..
Её звали Мелани!!! Все звали её Мелани… Я звал её Мелани… И я любил её!
Вспышка!
Меня с силой ударяет в лицо.
И только угасающим шёпотом, проваливающимся в черноту:
— Мелани… Мелани… Мелани…
Я увязаю в ничто.
Я любил её…
***
— Нет, ты видел? Ты видел?
— Ага…
— Жуть, да? Как он в обратно могилу упал, видел да?
— Да видел я! Что ты пристал?
— А потом как поле-е-ез обратно… и воет!
— Память просыпаться стала… А ты блевать стал.
— Слушай, мы его из гроба вытаскивали, я и то не блеванул… а тут… просто я не ожидал, что из него польётся… из го-л-ло-вы…
— Ты мне в машине только не рыгай! Сейчас тормозну — и вали отсюда!
— Перес-стань…
— Дырка у него от пули — застрелился он…
— Перестань, я говорю!
— Ладно, остынь… Остановить? Ну, гляди… раз держишься…
— Давай девчонок в следующий раз пригласим, а?
— Не знаю.
— Надо Глорию оживить, помнишь Глорию?
— Её переломало всю. Авария же!
— Ну и что? Положим у могилы, как этого… и пусть повоет…
— Посмотрим. Вряд ли. Безгрешная душа…
— Ты чего, Крис? Давай! Ну, кого-нибудь! Девки все трусы обмочат!
— Пиво не жри с такой скоростью, а? И так мало…
— Ага…..А здорово ты ему в лоб пулю всадил… он только — брык! — и обратно в яму…
— Учись, пока я жив.
— Давай в следующий раз я буду сам «NecroVita» читать?
— Посмотрим. Это тебе не комиксы…
— Ну, чего ты? Прочитаю… а что? Нормально!
***
…я пытаюсь вылезти. Теперь я вижу всё лучше и лучше. В пальцах покалывает. Наверное, возвращается чувствительность…
Солнце встаёт.
Солнце… я помню его!
И Мелани.
Я подтягиваюсь, навалившись впавшим и скользким животом на осыпающийся и уже чуть подсохший край могилы.
Стоя на четвереньках, я поднимаю голову и смотрю в лик встающего над деревьями солнца.
Мелани!
— Ме-ла-ни-и-и!!!
Глаз заливает тягучей дрянью.
Где-то далеко начинает выть собака.
Никак у меня не доходили руки до расшифровки этой магнитофонной записи! А если говорить честно — я просто боялся.
Но, как говорится, если в шкафу есть скелет — рано или поздно он вывалится…
С тех пор, как навсегда уехал Константин, — сын Всеволода Николаевича, — никому больше не нужны старые воспоминания его отца. Костя — неплохой человек. Я не хотел, чтобы жутковатая история причинила ему ненужную боль. Тем более что лицом и характером Константин похож на свою мать, память о которой для него… эх!.. сейчас я употреблю старомодное слово… в общем, память о матери всегда была для него священной. Думаю, ему неприятно было бы услышать о том, что его отец…
Впрочем, сейчас вы всё узнаете — не буду гнать.
Итак, я рискнул опубликовать свой разговор с Всеволодом Николаевичем, сгорающим от рака почки в Областной больнице N1. Он настаивал на том, чтобы я записал его на магнитофон… похоже, сам не зная, почему. Наверное, ему нужно было просто выговориться. Уходя.
Недавно я побывал на нашем городском кладбище и после долгих поисков нашёл аккуратно прибранную могилу. С овального медальона щурились на меня весёлые девичьи глаза, опушенные чёрными ресницами. Густые волосы были причёсаны так, как это было модно в канун выпускного вечера 20… года. На маленьком столике прыгали воробьи, склёвывая кусочки крекера, раскрошенного мною.
Я положил цветы на недавно окрашенную полоску основания простенького памятника. За оградкой в не прокошенной толком траве соседней могилы стрекотали весёлые кузнечики.
