— Черт! Вы примерно моего возраста! Вам должно быть известно это чувство.
— Сэр?
— Проклятье! У меня зуд на женщину, и я хочу его унять. Я достаточно ясно выражаюсь?
— Совершенно ясно.
— Хорошо. Вот кое-что за ваши хлопоты. Доставьте мне молоденькую.
— Куда ее доставить?
— Тот отдаленный летний домик будет пустовать, — он показал за окно. — Сегодня вечером, скажем, в одиннадцать?
— Пригоню ее с колокольчиком на шее.
— Ха! Я бы предпочел поменьше одежды.
— Обнаженной до костей, милорд?
— Ну, не так радикально. Ха!
— Я профессионал, милорд.
Вместо того чтобы воспользоваться лифтом, он поднялся на девятый этаж по лестнице. Подойдя к ее двери, он остановился. Дверь распахнулась.
— О, я не знала, что здесь кто-то есть…
— Я как раз собирался постучать.
— Должно быть, я услышала, как вы поднимаетесь по лестнице.
— Должно быть.
Она пропустила его, и он вошел в квартиру, стараясь запечатлеть в памяти каждую картину на стене, каждый половичок и столик.
— Не хотите ли присесть?
— Благодарю.
Он вытащил конверт.
— Вы — Кассиопея Рамсэй?
— Да.
— Я пришел по поручению Двора Турнов.
Она вгляделась в Алькатрас его глаз. Они разглядывали друг друга, и слова, как во сне, проплывали между ними, покачиваясь на волнах цвета солнечного моря.
— Леонард, сын Ричарда, желает вашего присутствия в его покоях. Сегодня вечером, если возможно.
— Понятно. А что там произойдет?
— Ничего. Он хочет спать с вами.
О! А вы что же, королевский… посыльный? Почему ничего не произойдет?
— Да, и хорошо оплачиваемый. Я также и вам принес много денег. Вот.
Он будет мертв.
— Отлично, я буду там. Во сколько?
— Скажем, в полночь.
— В полночь, — улыбнулась она.
В полночь.
Когда он ушел, волны замерцали и схлынули.
Но Персей со стеклянной рукою, с мечом изо льда… Солнце же жжет горячей!
И тогда, впервые за много лет, она засмеялась.
* * *
Боевики Комстока рассредоточились в темноте. Малейший сигнал, и их ряды сомкнутся.
Войти мог любой. Выйти не мог никто.
— Ты знаешь время, Эл?
— Еще только десять.
Лазерные ружья с антрацитово поблескивавшими прикладами высовывались из черневших ветвей…
— Думаешь, кто-нибудь придет?
— Не знаю.
Напряженное ожидание; летний домик по-прежнему темен.
— Что, если Ричард вздумает прогуляться?
— Старайся, чтобы он тебя не заметил. Комстоку это ни к чему.
— Черт, речь идет о голове старика! Ему следовало бы быть благодарным.
— Это не его приказ, так что утихни.
Искры, жужжание насекомых.
— Кто там в коттедже?
— Не знаю. Поскольку никто не выходит, это не имеет значения.
— А если выйдут?
— Посмотрим.
Влажный ветер, хохот грома…
— Ты захватил пончо?
— Да, а ты нет?
— Проклятье!
Шаги.
* * *
Сквозь спрессованную всепроницаемость Опоясывающего Стата просачивались невесомые числовые значения: слова, доходившие отовсюду.
Трижды в день Статком устраивал тридцатисекундный перерыв, отдыхая от тяжелых материй, и переводил все на язык человеческой речи — миллионы единиц человеческой речи. Затем он трансформировал все в категории значимости.
Когда появлялся префикс V-кода, он расталкивал все остальные слова, сметая их в завывающие груды, и зажигал огни цвета поблекшей корицы.
Длинный бумажный язык метнулся по направлению к Смиту. Тот перестал полировать ногти и проткнул бумагу пилкой.
Подтянув к себе, прочитал.
Улыбнулся и вновь уронил бумагу на пол.
Проинформировав лобные доли мозга о том, что Рамсэй скоро умрет, мозжечок вернулся к пережевыванию своей жвачки.
Мозг вновь сфокусировал внимание на ногте большого пальца.
— …Паралич и лихорадка, — ответил Рамсэй, — вот что происходит. Кричи, если хочешь — никто тебя не услышит.
— Мертва. Она мертва, — сказал Ричард.
— Разумеется. Ты об этом позаботился девятнадцать лет назад. Помнишь?
Рамсэй обнял тоненькие плечи. Медленно повернул кресло с сидящей в нем женщиной.
— Глория! Ты помнишь Глорию?
— Да. Да! Горло горит огнем!
— Превосходно! Подожди, пока яд разорвет твои легкие!
— Кто ты? Ты не можешь быть…
— Но это я!
Его глаза загорелись оранжевыми сполохами, и он воздел руки над головой. Годы, словно листья, опадали с него.
— Капитан Рамсэй… Виндичи!
— Да, я Рамсэй, — сказал он. — Я собирался заколоть тебя кинжалом, но так получилось даже лучше. Ты так страстно хотел поцеловать ее минуту назад… девятнадцать лет назад. Настолько страстно, что убил ее вместе с мужем.
Герцог начал задыхаться.
— Побыстрее кончайся. Я должен вернуть ее в гробницу и закончить другую работу.
— Только не трогай сына! — прокаркал герцог.
— Да, старина, дряхлый, подлый, гнусный отравитель, я покончу и с ним, и по той же самой причине. Ты это сделал с моей женой, он — с моей дочерью, и папочка с сыночком отправятся в ад в одной упряжке.
— Он так молод! — выкрикнул герцог.
— Совсем как Глория. И как Кассиопея…
Герцог закричал. Это был вой, похожий на длинное лезвие, сломанное на конце.
Рамсэй обернулся, нахмурив лоб.
— Умри, проклятый! Умри!
— Зеленая губная помада, — прохрипел Ричард. — Зеленая помада…
Стены летнего домика затрещали и рухнули. Рамсэй заметался, словно летучая мышь в лопастях вентилятора. Первого нападавшего он ударил ребром ладони по горлу. Выхватил его ружье и начал палить.
Трое упали.
Он перепрыгнул через тело и шагнул сквозь пролом в стене, стреляя сначала налево, потом направо.
Ружейный приклад обрушился ему на спину, заставив упасть на колени.
Тяжелые ботинки начали молотить по почкам, по ребрам.
Он свернулся клубком, прикрывая руками затылок.
Прежде чем все исчезло, он разглядел свечу, череп, кинжал и зеркало.
* * *
— Привет, — сказала она.
— Привет. Ты рано.
— Осталось несколько минут.
— Не могла дождаться, да?
— Еще бы!
Он подошел к ней, разглядывая ее с ног до головы. Похлопал ее по бедрам.
— Ты вроде ничего девочка. Боже! Глаза-то! Никогда не видел глаз такого цвета.
— Они меняются, — сказала она. — Это мой счастливый цвет.
Он самодовольно ухмыльнулся и провел рукой по ее волосам, щекам.
