К полудню пришла жара.
Она незримо нахлынула то ли от Кипарисной горки - настоянная на хвое и тонком аромате желтых цветов испанского дрока, то ли низверглась с горы Кастель, нахлобучившей на самый нос шапку леса, а то, может, пришла и вовсе издалека - с лиловых холмов, что жались поближе к Демерджи. Там по воле климатологов опять цвела лаванда.
- Вот там и разместим "Славян", - ожил вдруг Калий. - На склоне. Где кипарисы. Только, боюсь, крутовато там. А проекторов много - попробуй их укрепи.
- Что там пробовать, - Илья на глаз прикинул крутизну склона. - У меня во-о-от такие навыки альпиниста. Правда, с ботаническим уклоном, но это, брат, ничего не значит.
- Тогда пошли, - обрадовался Калий.
Собирался вечер. Ранний, еще невесомый, опять-таки, как и жара, приходящий с ближних гор. Казалось, кто-то потихонечку подливает в долину мрак. Он подливал, а дальние отроги все еще горели и плавились в остатках солнечного огня. Мрак поначалу хоронился в щели, сгущал до фиолетовых тонов тени, чтобы потом, через час-полтора, затопить и маленький городок, и долину.
В этом, конечно, был свой обман. Но Илья, обычно точный в своих ощущениях, сегодня почему-то был рад обманываться.
Калий стоял рядом и смотрел на засыпающее море.
Толпа теснила их к перилам. На галерею продолжали прибывать люди - из города, с набережной.
"Какой молодчина", - подумал Илья, глядя на усталое лицо товарища. Расчет Калия оказался поразительно верным: галерея была единственным местом в городе, откуда композиция Жданова просматривалась целиком. Кроме того, почти все посетители выставки, закончив осмотр, выходили на галерею подышать морем. Выходили и... натыкались взором на исполинскую фигуру Ильи Муромца, вздыбившего своего коня на сей раз почти у кромки прибоя.
- ...Он все-таки скуп, - толковала рядом с ними светловолосая женщина.
- Что вы, наоборот. Это же бескрайний материал. Художник вынужден работать выборочно, - возразили ей и тут же спросили: - А почему, собственно, он, а не она? Кто автор композиции?
- Похоже на эскиз: не вижу цельности...
"Все сделаем, - подумал Илья. - Завтра же и сделаем. Всю информацию дадим. И об авторе, и о работе. И освещение сделаем".
Он в который раз мысленно поблагодарил Калия. Потому что идея - создать по эскизам и наброскам голографический макет композиции Анатоля, хотя бы фрагмент ее, и привезти "Славян" на выставку - принадлежала именно ему. О чем-либо лучшем Илья и не мечтал. Потому что одно дело, когда "случайно" повторяется встреча почти чужих людей, и совершенно другое, когда у встречных есть точки соприкосновения - Карпаты, Калий и, конечно же, "Славяне".
Сейчас они затмевали все.
Они завораживали, будили трижды скрытую вековую память, отзывались в душе непонятной удалью. А с язычницей, - так показалось Илье, - вообще происходило нечто странное. Чем больше прибывала толпа, чем гуще завязывался разговор, тем беспокойнее становилась каменная девушка. Порывалась убежать и медлила, все больше оживала и оставалась каменной. "С Ирины писал, - подумал Илья, любуясь язычницей. - В жизни тоже так. Сложно..."
Сумерки, наконец, взошли и на Кипарисную горку. Изображение сразу же стало тусклым, потеряло глубину и рельефность. Зрители направились к берегу.
- Вот вы где!
Анатоль налетел на них - рослый, сильный, еще более загорелый - схватил Калия за плечи, расцеловал:
- Я у них спрашиваю, в оргкомитете, - откуда, мол, кто привез? Кто додумался? Друзья твои, говорят. Я ищу, ищу. Полдня ищу.
Он повернулся к Илье, просиял лицом.
- О, мой щедрый гость?! Значит, вы вдвоем. Вот радость. Знаете, что мы сделаем, ребята? Мы закатим сейчас королевский ужин. И не где-нибудь, а в подводном кафетерии.
Ночью, когда Илья уже засыпал, он услышал голос доселе дремавшего прибоя. И почувствовал в нем уверенность.
"Да, это именно то, что появилось в Анатоле, - подумал успокоенно он. Новое качество, которое я не сразу узнал. Уверенность - это хорошо".
Он вспомнил еще одно сегодняшнее высказывание Анатоля - чуть захмелевшего и, может быть, впервые за много дней счастливого: "Вы просто гении, ребята. Мои добрые гении".
Вспоминал все это Илья еще бодрствуя, а улыбнулся мыслям своим уже во сне.
НАД ПРОПАСТЬЮ
"Неужели?.."
Этот неотступный вопрос терзал его с тех пор, как позвонила Ирина. Слова ее были обычные, даже чуть насмешливые, но нечто хрупкое и беззащитное, льдинка непонятного переживания тоненько позванивала в них, и он вдруг засомневался во всем - в себе, Ирине, непреложности слов - и начал гадать: "Что же это значит?"
"Неужели любит?"
"Неужели все, что мучило меня, есть не что иное, как плод больного воображения? Больного?! Да, да, чему ты удивляешься? Ты давно болен нетерпением и мнительностью, гигантизмом желаний и дистрофией возможностей, неразборчивой, слепой сверхтребовательностью к себе и, что печальней всего, к другим".
Анатоль поежился.
Никогда еще, даже в мыслях, он не был так безжалостен по отношению к самому себе.
"Выходит, я мучил ее? Своей самовлюбленностью, эгоизмом?"
Он тут же возразил себе:
"Брось казниться... Все это имеет значение только в одном случае - если Ирина... Нет, нет! Откуда ты пришла, надежда? В чем почудилась? В слове, жесте? А может, в приглашении посмотреть стройку? Но ведь это чепуха! Формула вежливости. Таких, как ты, только в гости и приглашают... После всего. После всех "нет". Дав время на отрезвление. Чтобы потом предложить дружбу".
Он машинально поднял воротник куртки - к вечеру от реки потянуло прохладой, нервно зашагал по берегу. Ирина позвонила ему утром. И все, что было потом, - метания в ожидании рейсового, сам полет, гигантская стройка, замершая сегодня по случаю дня Памяти, все это, как ни странно, осталось за пределами сознания.
Река играла крупной галькой.
Раньше здесь был обыкновенный ручей, прозванный за кроткий нрав и прозрачную воду Ясным, но гидрологам понадобилось подживить его - нашли подземные источники, вскрыли их. Теперь от Ясного осталось одно название. Тело реки нездорово разбухло, не вмещаясь в прежние берега, с водой несло щепу и хвою, тучи песка и даже средних размеров камни. Катило, погромыхивало. Хоть сдержанно, но напористо.
Подробностей таких Анатоль, конечно, не знал. Однако что-то в облике реки, неуловимое, уже уходящее, подсказало ему: над этой личностью, состоящей из движущейся, дьявольски холодной воды, недавно было совершено насилие. Угадывался факт. И этого оказалось достаточно, чтобы испортить ему настроение.
За шумом реки Анатоль не услышал шагов Ирины. Обернулся уже на голос.
Он шагнул к ней.
Руки его вскинулись, чтобы обнять и не отпускать - нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах. Вскинулись - и тут же упали.
