Но тогда что же, что послужило истинным толчком к развернувшейся… забегая вперед, скажем: чуть было не развернувшейся истории, которая могла бы иметь ой какие труднопредсказуемые последствия? Разве что в те самые секунды, когда происходили вышеописанные совпадения, в магазинах и учреждениях цокольного этажа по окончании работы выключали свет — о случаи! случай! — пальцы, нажимавшие кнопки и опускавшие рубильники, произвели эти действия в один и тот же момент? И не сыграл ли свою роль проплывший в ту минуту над домом, над городом, низко, ниже обычного, огромный аэробус, бело-голубой в темнеющем небе, брюхатый, надсадный, — и срезонировали окна в доме, загудели, а кое-где даже полопались…
Дом мигнул.
Сам по себе.
Выключался и вновь включился свет в каком-то количестве квартир пока еще произвольно, наугад выбранных Домом. Люди в них удивленно посмотрели на свои люстры, но потом, каждый в отдельности, решили, что просто падение напряжения, подключился какой-то мощный потребитель, бывает. И вернулись к своим делам.
Дом мигнул еще раз, и теперь у него получилось гораздо лучше. Если бы с того самого места, где рос тот самый тополь, под которым, бывало… ну, вы помните, — вот оттуда замечательно можно было бы увидеть, как отчетливо, залихватски, я бы сказал, молодечески мигнул во второй раз Дом.
(Между прочим. Легко было бы начать вот с этого волнительного момента, как некий дом по неким опущенным рассказчиком причинам вдруг мигнул, да еще всеми своими окнами сразу. Факт до очевидности невероятный, и что, имея его на руках, еще вдумываться, доискиваться первопричин, создавать атмосферу и тэдэ и тэнэ. Но.
Но, будучи идущим в ногу со временем, будучи резким противником всякого рода замазываний, умолчаний и подтасовок, будучи, наконец, сознательным борцом за историческую правду, автор смело выдвигает свою версию событий, основывающуюся на реальных свидетельствах, до последнего времени, увы, недоступных широким слоям общественности[2]).
И все же, хотя Дом мигнул просто великолепно, люди и на сей раз не слишком обеспокоились. Каждый вновь подумал, что это случилось только у него, кто-то балуется с пробками, и все дело. Через какое-то, впрочем, время многие телефонные кабели в Доме ожили — это знакомые звонили знакомым, спрашивая, не мигало ли у них электричество, и выясняя, что да, мигало, а у некоторых даже дважды, начинали недоумевать.
Тем временем Дом занимался вызовом в себе новых явлений и событий. С электричеством он освоился быстро, в конце концов это оказалось самым неинтересным — ну, пустить его в сети, ну не пустить. Дом избирательно промигал целыми секциями, включил и выключил разнообразные незадействованные линии и, обойдясь, к счастью, без серьезных замыканий, оставил это. Пока что он тешил себя маленькими шалостями: поскрипывал косяками, вдруг создавал в какой-либо из плит перекрытий щекотный зуд резонанса — и чей-то потолок уходил вверх на метр, а чей-то пол выгибался горбом, и тогда валились с хрустально-фарфорово-фаянсовыми звуками буфеты и горны, а паркетины, стреляя, весело щелкали в стены. Дом попробовал пустить по трубам бегущую волну, сладкую, как глоток, но, еще недостаточно освоившись, порвал и горячую, и холодную магистрали, и канализационный стояк в одном из подъездов пятой секции, так что по коврам и паласам в квартирах ничего не подозревавших людей прокатились потоки с соответствующей температурой и запахом. Дом, впрочем, очень скоро перекрыл, спазматически сжав, поврежденный участок. Но так он впервые — по-своему, конечно, — познал боль, являющуюся, как мы все помним из детства, одним из самых действенных стимулов к прогрессу.
Тут уж люди всполошились не на шутку. И то сказать — встают дыбом полы, с др-р-ребезгом разлетаются окна и рамы, в том числе забитые во-от такими гвоздями, обесточивает, заливает и наносится иной материальный ущерб. Практически все телефоны в Доме работали теперь беспрерывно. Кое-кто продолжал названивать соседям (а кстати, можно ли так назвать того, с кем хоть и живешь, кажется, в одном здании, а добираться до него чуть ли не дольше, чем до центра города?), большинство же обрывало номера Инстанций требуя, крича в погукивающпе трубки, вопрошая, негодуя, даже икая от страха. По случаю позднего времени все Инстанции были заперты и опечатаны, но через час примерно к Дому все же съехалось несколько казенных автомашин. Первой, разумеется, милиция — не совсем, правда, представляя истинные масштабы происходящего, а наряд, прибывший по тревоге, поступившей сразу на нескольких магазинов внизу, где Дом побаловался с охранной проводкой. Затем пожарные, вечные мученики первоапрельских забав населения и за компанию «Скорая помощь». Служба газа, аварийка от канализаторов (канализационников? канализяев?), а по переданному неведомым путем из опечатанных Инстанции сигналу — само Ответственное Лицо, вырванное из домашнего ужина со стерляжьей ухой и расстегаями. Нет-нет, забота о проживающих в Доме значительных и всех других людях тлела неусыпно.
А жильцы-то начали разбегаться. Покидать сделавшийся ненадежным, неустойчивым, непонятным такой только что прочный кров. Владельцы личных автомобилей посыпались со чадами в подземные гаражи, откуда, натолкавшись во всевозрастающей сумятице, вылетали на поверхность ополоумевшие, с дикими взглядами из-за лобовых стекол, в клубах сиреневого смрада, и уносились прочь; обладателей автомобилей служебных увезли в первую голову.
Когда Дом застопорил лифты — побежали по лестницам. Неустановленный гражданин, вообразив себе что-то, молча выбросился из тщательно занавешенного окна спальни на восьмом этаже, но приземлился столь удачно, что ничего себе так и не сломал. Вот нашлось дело и для недоумевающей вместе со всеми прибывшими бригады врачей.
Кто-то уже держал на коленях точно по волшебству увязавшиеся (или неужто нарочно хранимые?) узелки с то ли ценными вещами, то ли предметами первой необходимости. Кто-то выходил на площадку, привлеченный людским шумом, и останавливался; кто-то, поддавшись общему потоку, даже пробегал один и или два марша, а потом лез, преодолевая сопротивление толпы, обратно, чтобы одеться по-уличному. Кто-то кого-то куда-то тащил, крича что-то… Все это создавало страшную сутолоку, которая росла от минуты к минуте.
Дом расправлял плечи. Дом стряхивал оковы. Дом — если они у него были — раскрыл бы сейчас все свои глаза навстречу солнечному дню — если бы сейчас был солнечный день. Во всяком случае, он многое в себе понял, многое испробовал, определив, что совокупность его собственных возможностей и ощущение от реализации их — это и есть жизнь, и нашел, что она прекрасна.
