Соседи затаились и ждали. Им не дали винтовок. В их доме не сидел поэт. Но никто не снимал с них высокой миссии — быть наготове. Бдительность не остается без награды. И может быть завтра… А сейчас они ждут. Не дрогнет ли аккорд выстрелов? Не распадется ли на вялую дробь? У всех ли облаченных доверием тверда душа? Все ли готовы бросить вызов низкому разгильдяйству и измене строгой духовности?
Старик-отец распахнул окно. Оба брата сидели очень прямо. Зарницы выхватывали судорожные бродячие кадыки на тонких шеях. Мать и сестра, забившись в угол, запавшими глазами смотрели на старика, братьев, Дмитрия. На поэта старались не смотреть. Когда первая луна подошла к полночному кругу, отец встал и протянул братьям винтовки. Вдали покатились сухие хлопки. Старик и братья подошли к окну, выставили стволы наружу. Короткий шепот молитвы, тройной выстрел разодрал заоконное пространство. Зарницы ответили оранжевым эхом. Поэт встал, задев седой лохматой головой бурые брусья, тихо вздохнул и вышел. Вслед ему вздохнула дверь.
«Куда, куда сквозь эту мглу тебя умчал ездок крылатый?»
— А как звали этого поэта? — спросил Дмитрий.
— Петель, — сказал поэт.
— Как и вас?
— Здесь всех поэтов зовут Петель, — сказал поэт.
— А всех садовников — Кетель, — сказал садовник.
— Ала, бала, гуна, жеста, петель, кетель, амус, тун, — скаазл Дмитрий.
— Ты хорошо выучил счет, — засмеялась Тэр.
— Я, кажется, начал говорить во сне, — Дмитрий протер глаза. Косой луч бил в пыльное окно. — Есть хочется.
— На завтрак — поэма об овсяной каше в девятьсот четырнадцать строк, — сказала Тэр.
— Евгений учинил бы скандал, узнав о таком меню. Мне пора возвращаться. Близок ли конец карантинного пути?
— Тебе еще не предлагали поиграть в звездные лоции?
— Лоции? Это что за игра?
— Они не могут найти в твоей памяти адрес вашей планеты. Есть разные способы, в том числе игра. Но ничего не получается. Ни с тобой, ни с твоими спутниками, ни с теми, что были раньше.
— Зачем им адрес?
— Вас здесь трое. Вот и должны были родиться три разведчика, три шпиона, три миссионера, несущих на Землю влияние, а может быть и власть того, кого вы назвали Нусом. Земля стала бы второй планетой, на которую распространяется его господство.
— Ты говоришь то «они», то «он». Сбивает с толку.
— Он и есть они. Они суть он.
— Допустим. Значит, Кальбы ему мало?
— Это называется деятельной позицией добротворцев. Их путь — образец, их долг — наставить на этот путь всех, обладающих разумом. Осуществить великое духовное объединение.
— Он так уверен в своей силе?
— Здесь никто не нашел защиты от него.
— Постой. Но ведь ты — его частица.
— Ты знаешь, что это так.
— Как же понять твои предостережения? Нус знает о них?
— Конечно. Но он ничего не боится. Просто кое-кто сохранил остатки внутренней автономии. Эта самостоятельность — иллюзия, как и все наше существование. И все же… Видишь, я смогла высказать тебе все это.
— Понимаю. Все понимаю, и ничего не могу сделать, — сказал Дмитрий с горечью.
— Ничего и не надо. Мы так выдохлись, стали смирными, в чем-то мудрыми. Как хорошо — мирно проглотить на завтрак поэму. Думай лучше о своей судьбе, судьбе Земли.
— О, Землю он не найдет. Попадая на чужие планеты, землянин при всем желании не может рассказать, где Земля. Его память освобождена от этого знания. Канон Шурика.
— Что?
— Курсантский жаргон: шестой урок исследователя космоса.
— А как же ваши корабли возвращаются домой?
— Мы возвращаемся на специальные орбиты, где нас ждут.
— И все-таки… Нус очень хитер. — Тэр подошла к занавеске.
Справа от открывшегося экрана стояла этажерка с искусной резьбой, уставленная пыльными фигурками. Тэр перехватила взгляд Дмитрия:
— Это тун, — сказала она. — Игра довольно тонкая. Я не умею, отец был большим любителем.
Она потянулась к черной кнопке.
На экране что-то булькало. Шли люди. Один въехал в центр кадра и заговорил — сначала вяло, потом все более загораясь. Возникла обширная площадь, заполненная народом. Экран вдруг раздвинулся, заиграл приглушенными красками. По площади, ограниченной криво поставленными обшарпанными домами, разевая рот и пяля слепые глаза, сновали калеки на деревяшках. Бегали грязные тупорылые животные. Старуха, сидя на мостовой, жарила яйца на корявом железном листе. Скрипел зубчатый ворот высокого колодца. У зловонных канав мальчишки играли в камешки и таскали друг у друга куски хлеба. По обглоданным костям и пустой скорлупе шли музыканты. На их отвислых животах пристроились тощие желтые арфочки. Посреди, на синих деревянных полозьях, лежала огромная бочка. Верхом на ней сидел человек без шеи. Шнурки блекло-голубого кафтана еле сдерживали махину брюха, красные штаны обтягивали толстые в бедрах и тоненькие книзу ножки. На темени стояло блюдо желтой каши, а в руке он сжимал вертел, унизанный кусками мяса и слепой головкой ластифа. Несколько скрюченных фигур в колпаках, увешанных рыбьими тушками, пытались столкнуть бочку с места. Справа люди в синих фартуках катили помост на деревянных колесах, а на помосте в кресле с высокой спинкой сидел изможденный старик в замызганном балахоне. Его лиловые босые ступни покоились на деревянных колодках, унылая физиономия выглядывала из складок грязно-белого платка, голову венчала драная соломенная корзина. Под мышкой старик сжимал длинную лопату с прилипшими тощими бесцветными рыбешками. За помостом шла толпа тихих людей, каждый нес чистую дощечку с дыркой посередине. По коричневой мостовой ползали обрубки, смутно напоминавшие осьминогов, беспорядочно катались черные шары, и какие-то парни в фартуках подгоняли их короткими кнутами. По краям площади стояли навесы из дырявых шкур, в густой тени которых шла невидимая неистовая жизнь. Где-то затевались драки. Где-то кучки слепых важно всматривались в небо.
— Что это? — спросил Дмитрий.
— Символическая сцена последнего режима. Правительство дает бой оппозиции, — сказала Тэр. — Видишь эту пару — толстого и тощего? Сейчас они вступят в схватку.
— Странно, но это скопище совсем не из вашей жизни. Не похоже на вас, ваши города.
— Жанр, именуемый фантастикой. Внешне не похоже, но по сути…
Это произошло одновременно: толстяк на экране поднял вертел, отчего головка ластифа слетела и покатилась под ноги согбенных людей в колпаках; старик взмахнул лопатой, его свита воздела дощечки с дырками; Дмитрий резко встал с видом человека, принявшего решение; далеко внизу закричали сирены. Тревожный ветер понес их вопли по путанице улиц, по глухим колодцам дворов.
