«Как объяснить профессору Айкельсону, что его опыт безнадежен?» — думал Рауль. Он пытался вспомнить все, что знал когда-то об опыте Майкельсона. Ведь смысл его неудачи тот же, что у Айкельсона. Разница только в величине скорости света.
Правда, Майкельсон вовсе не собирался изменить скорость света. Он хотел лишь измерить ту скорость, с которой свет будет проходить в направлении движения Земли и ему навстречу. Как при движении лодки по течению реки и навстречу ему. Майкельсон был уверен, что к скорости света прибавится или вычтется скорость Земли, то есть «скорость течения». Но его постигла неудача. Он не обнаружил никакой разницы в величине скорости света. Скорость света не увеличивалась и не уменьшалась. Она оставалась неизменной. А это означало, что она является каким-то особым исключением из правил сложения скоростей движущихся тел. Однако такое объяснение опыта никому не приходило в голову. И Майкельсон снова и снова повторял свой опыт. Много лет. Однако Эйнштейн не только «поверил» в неудачу Майкельсона, но и доказал, что именно постоянство скорости света — основа теории относительности.
Айкельсон, живя в Гаммельне, должен понять, что все, что здесь происходит с массой, размерами и временем движущихся тел, оказывается возможным только потому, что и здесь скорость света — постоянная величина. Засыпая, Клемперт думал еще о том, как странно повторяется его жизнь. А главное, на Гаммельн надвигается фашизм, и никто этого не понимает.
КЛЕМПЕРТ СНОВА ВИДИТ «КОЛЕСО СМЕХА»
Утром Рауль проснулся с уверенностью, что услышит угрожающий уличный гул. Но было тихо.
— Pay! Ауль! — окликнул его снизу Айкельсон.
— Випрачитти! — ответил Рауль из окна.
Айкельсон помахал ему рукой и пошел к калитке. Клемперт сошел вниз. На скамейке сидела Анна-Мари.
— Вы в город? — спросила она.
— Да.
— Погодите. Знаете, кто назначен на место моего отца? спросила Анна-Мари с неестественной беспечностью.
— Кто же?
— Лео Трассен. Ведь вы знакомы, да?
— Это правда? — Клемперт смотрел куда-то поверх головы Анны-Мари.
— Лео видели на вокзале с этим Веске. Теперь его боятся. Когда он хотел что-то сказать мне, встретив на улице, я прошла мимо. — У Анны-Мари задрожало лицо. — Я потеряла Лео навсегда.
— Я тоже, — тихо сказал Рауль. — Он был когда-то и моим другом.
— Вы дружили?
— Было время, когда мы дня не могли прожить друг без друга. А потом...
— Он и тогда сделал что-то плохое?
— Может быть, да, а может, и нет... Не знаю. Просто он перестал быть моим другом. Это очень трудно — быть другом, когда жизнь становится опасной. И давайте о нем больше не говорить.
Анна-Мари опустила голову. Она пыталась найти хоть какое-нибудь оправдание для Лео.
Клемперт застегнул полинялый плащ.
— Пойдемте погуляем по городу.
— Всюду ходят чернорубашечники из отрядов Веске. У них ножи.
— Ножи? — переспросил Клемперт.
— И камни.
— И все?
— А что же еще? Ведь даже маленький камешек может убить человека.
«Да, в здешних условиях масса летящего камня так сильно возрастает от скорости... Но что же тогда может сделать пуля?»
— Значит, вы не пойдете со мной погулять? — Рауль стоял, засунув руки в карманы, и с веселой насмешкой смотрел на Анну-Мари. — Мы ведь тоже можем набрать камней для защиты!
— Пожалуй, можно пойти в парк... Туда они пока не ходят. Мы покатаемся на колесе смеха. — Анна-Мари грустно улыбнулась.
— В парке есть колесо смеха? — спросил Рауль.
Перед ним всплыло тяжелое небо над берлинским парком Люстгартен. Душный вечер. И Херти, маленький немецкий художник, возвращающийся с площади, где сжигают книги. Дрожащие губы, капельки пота на мальчишеском лице... и дым... В тот вечер колесо смеха не вращалось. Вспомнил он и давние вечера своей юности. Тогда колесо смеха крутилось под шарманку. Эйнштейн приводил ему в пример этот вращающийся диск, когда говорил об изменении формы вращающихся тел, об искривлении пространства. Однажды они гуляли по Люстгартену, и Клемперт решил нарисовать «загадочный» портрет Эйнштейна: лицо великого волшебника улыбается сквозь изменяющиеся формы движущихся тел. Это была фантазия. Неужели здесь, в Гаммельне, он сможет воочию увидеть, как диск, вращающийся со скоростью, близкой к скорости света, будет изменять свою форму?
...На узких гаммельнских улицах было людно. Вытянутые фигуры велосипедистов с трудом пробирались сквозь толпу. Проехал черный автомобиль с опущенными занавесками на окнах. Толпа загудела.
— На вокзал.
— Может, последний экспресс пустят?
— Нет. Говорят, топлива на два года не хватит...
— Все засекретили. Ничего теперь не узнаешь...
Рауль вывел Анну-Мари из толпы.
В парке пустынно. Гаммельнцам не до веселья. К тому же и день был сумрачный, с тяжелыми тучами, налившимися дождем. Рауль и Анна-Мари подошли к пестрому балагану. Из окна кассы высунулась голова.
— Сколько?
— Два билета. Почем они?
— Десять марок. Вращение на третьей скорости.
— Десять марок?
— На третьей скорости! — повторил кассир.
— Не выйдет! — буркнул Рауль.
— Вчера билет стоил всего пятьдесят пфеннигов. Но сегодня с вокзала получены плохие вести. Экспрессы отменены. Кончается топливо...
Анна-Мари мягко отстранила Рауля и достала кошелек.
— Два билета, пожалуйста.
— Я не буду. Покатайтесь без меня, Анни. Мне хочется посмотреть на эту игрушку издали.
Анна-Мари пожала плечами.
Из будки выскочил остроносый старичок и растянул ширмы, закрывавшие колесо смеха.
Пестрый шатер раздвинулся, и Рауль увидел огромный горизонтальный диск. Он был раскрашен, как волчок, синими, зелеными и желтыми полосами.
Старик отпер калитку в круглой золоченой решетке, и Анна-Мари вошла внутрь ограды. Пройдя по лакированным полосам волчка, она остановилась у черного центра диска и села. Заиграла музыка, и «колесо» медленно поплыло. Рауль сел на скамейку. Красные и синие полосы опоясывали Анну-Мари, сверкая свежим лаком, а диск ускорял свое движение, разгоняясь. Постепенно круги диска расплывались, цветные границы между ними исчезали. Колесо приближалось к третьей скорости. И тут Рауль увидел нечто необычайное. Диск исчез, а перед ним возникло серовато-белое облако, непрерывно изменяющее свою форму: оно становилось то эллипсоидом, то баранкой, то сплющивалось, то разбухало. При этом «облако» светлело по мере увеличения скорости, становясь почти прозрачным.
Анна-Мари сидела у неподвижной оси вращения. Ее лицо, проступающее сквозь облачные фигуры, почти не изменилось. Не отводя глаз от диска, Рауль рылся в карманах, ища карандаш. «Хотя бы два-три штриха». Но вот колесо смеха опять изменило форму — превратилось в новое геометрическое тело! Впрочем радиусы диска не менялись. Они как бы сохраняли внутренний каркас «облака», словно спицы, торчащие из порванного зонтика. Но ведь если радиусы остаются постоянными — должно измениться само число «пи» — отношение радиуса к длине окружности. Так однажды и сказал Эйнштейн, когда зашла речь об изменении формы вращающегося круга. И Рауль снова услышал по-детски радостный смех Эйнштейна, мчавшегося когда-то вместе с ним на такой же карусели в Люстгартене, и его слова, заглушаемые вальсом карусельной шарманки, о том, что, если бы диск вращался со скоростью, близкой к скорости света, его форма изменилась бы. Диаметр и длина окружности оказались бы в разных условиях во время движения, а поэтому изменилось бы само «священное» число «пи». И вот тогда-то в воображении Рауля и возникла удивительная картина изменяющихся геометрических форм. Превращение движущихся миров. А сквозь них проступило детское и мудрое лицо волшебника. Лицо Эйнштейна. Так родился его портрет... Увидит ли он его когда-нибудь?..
