Где я сейчас? В каком времени? Прошлое это Дита или будущее? Иногда меня так и подмывало, плюнув на все предостережения, махнуть куда-нибудь к древнему теплому морю, где можно, не опасаясь встречи с себе подобными, поваляться на песочке, где прибой выносит на пляж кокосовые орехи и где живые существа квакают, мяукают и воют, но не зовут на штурм бастионов и не талдычат Заветы. Зелейника хватит месяца на полтора, и это будет заслуженным отпуском перед моим последним путешествием в мир, из которого уже не возвращаются.
Но каждый раз меня что-то удерживало, да и сам я в глубине души понимал, что никуда не денусь отсюда, что буду брести через эти безмолвные искристые просторы до тех пор, пока мне не явится обещанное спасение или обещанная смерть.
В мире нет ничего отвратительнее белого цвета. Он проникает даже через закрытые веки, он выедает глаза, как морская соль, он сводит с ума. Неправда, что в аду царит мрак. Там все должно быть белым: и небеса, и прах под ногами, и все адские круги. Белый снег, белый огонь, белый мрамор, белый пепел, белый лед. Впрочем, льда в аду действительно хватает. Сам Люцифер стоит во льду, вмерзши по грудь. А ведь Люцифер и Дит – это одно и то же… Светоносец… Падший Ангел, за гордыню и неповиновение свергнутый с небес в недра земли…
Единственное, что здесь имеет цвет, отличный от белого, – это черные мухи, которые плавают перед моими воспаленными глазами. Исчезают, появляются и снова уходят из поля зрения. Лишь одна такая муха давным-давно ползет по белому насту поперек моего пути, упорно не хочет пропадать и даже, кажется, становится крупнее.
Чтобы избавиться от этой иллюзии, я закрыл глаза и дальше пошел наугад. Да и какая разница куда идти: слева, справа, спереди, сзади и даже сверху – одно и то же. Белый свет, белая твердь, белая пустота. Так я и шел вслепую, пока иллюзию зрительную не сменила иллюзия слуховая – впереди меня равномерно скрипел свежий снежок, словно припечатываемый чьими-то подошвами. Здесь практически отсутствует эхо, и потому это не мог быть отраженный звук моих собственных шагов. Так и быть, открою глаза. Посмотрю, какой еще сюрприз уготовила мне судьба или та сила, которая действует вразрез с моей судьбой.
Человек был уже в сотне шагов от меня и скорее всего испаряться не собирался. Привидения так шумно не дышат и не оставляют за собой следов. Одет незнакомец был хорошо – точно так же, как и я, когда впервые попал в Леденец, – но выглядел плохо: почерневшая от ожогов мороза кожа, ввалившиеся щеки, запавшие глаза, борода, давно превратившаяся в грязную сосульку. Нет, сейчас он мне определенно не нравился.
Конечно, он тоже узнал меня и был безмерно удивлен. Куда больше, чем я, внутренне уже готовый к подобным фокусам.
– Скверно выглядишь, – сказал я вместо приветствия (да и где это видано, чтобы человек здоровался с самим собой), – наверное, питаешься плохо?
– Неважно, – признался он, все еще пяля на меня глаза. – Зато ты как огурчик. Догоняешь меня, что ли?
– Нет, встречаю.
– Кто будет первым рассказывать?
– Я. Про тебя мне все известно.
– Значит, ты старше? – Он еще раз внимательно глянул на меня, и в его глазах мелькнуло сомнение.
– На целую жизнь.
– Понятно… В какую сторону пойдем? Не стоять же на морозе. Еще окоченеем.
– Безразлично, – почему-то я выбрал направление, не совпадающее ни с его, ни с моим первоначальным путем. – Здесь куда ни пойди, никуда не придешь. Тупик.
– Ты серьезно?
– Вполне. – Я достал из-за пазухи фляжку с зелейникам и вылил ее содержимое на лед.
– Что там было? – поинтересовался он. – Уж не приворотное ли зелье?
– Почти угадал.
– Послушай, ты меня разыгрываешь! – Он потянул мою рубашку за ворот. – Здесь у тебя должны быть шрамы, точно такие же, как у меня! Кто ты такой? – Он отступил на шаг.
– Успокойся, скоро все узнаешь. Я – это действительно ты, только немного постарше. А если не веришь, задай мне любой вопрос из своей жизни. За нож хвататься не стоит. Им ни мою, ни твою шкуру не проткнешь. Кстати, я могу поведать, при каких обстоятельствах этот нож достался мне, то есть – тебе. История занятная.
– Ладно, – сказал он так, словно решился на какой-то рискованный шаг. – Про нож не надо. А про остальное рассказывай. Только подробно.
Мне было удобно идти с ним (не приходилось подстраиваться ни под темп, ни под длину шага) и легко разговаривать (это был как раз тот случай, когда двое понимают друг друга с полуслова).
И он понял меня даже раньше, чем я завершил свое повествование.
– Значит, ты не оставляешь мне выбора? – спросил он.
– Нет, – ответил я.
– Получится ли у нас то, что ты задумал?
– Должно получиться. Все сводится к тому, что это мой, ну и твой, конечно, единственный выход.
– Давай пока говорить: наш.
– Согласен. Наш единственный выход. В один узел завязываются и пророчество Всевидящего Отче, и воля Предвечных, и последние слова Хавра.
– Но ты ведь не Отче. Да и Предвечных поблизости нет.
– Я многому успел научиться от старика. Кроме того, не забывай о живоглоте. Ему-то вообще деваться некуда. Он просто обязан помочь нашему переодушевлению. Да и Предвечные, по крайней мере один из них, пребывают не так далеко отсюда. Я уже несколько часов ощущаю, как все больше искажается Мировремя.
– Как все это будет выглядеть в деталях?
– Сейчас покажу. Дай свой нож… А сейчас протяни ко мне руки. Нет, обе. Правильно. Потом делаешь так, еще раз – так и вот так! Запомнил? Немного похоже на харакири. Слабые духом самураи тоже делают его с чужой помощью.
– Нет! – Он отшатнулся, вырвав свои руки из моих. Нож звякнул о лед. – Не смогу. Ты уж как-нибудь сам.
– Пойми, это не убийство! И даже не самоубийство! Просто один из нас здесь лишний. И это – как раз я! То, что ты видишь перед собой, – только футляр для моего разума. К тому же футляр сильно подпорченный. Я все равно обречен, пойми! А передать тебе свой новый опыт, свое умение влиять на время, да еще и сознание Кеши я могу только в момент смерти.
– Хорошо, – сказал он, прикрыв глаза. – Я сделаю то, о чем ты просишь.
– О чем мы просим, – поправил его я. – Подними нож. Надеюсь, твоя рука не дрогнет в последний момент. Труп оставишь на этом месте. К чему зря возиться с опустевшим футляром.
Глядя на него, ничком лежащего на снегу, я подумал, что таким молодым меня, наверное, уже не помнит никто.
Рука не подвела меня и крови вытекло совсем немного, да и та сразу замерзла. Ветер шевелил его одежду – закопченные лохмотья какой-то форменной куртки с чеканными бляхами на плечах, многочисленными шнурами и медными застежками.
