Однако, несмотря на то что муж хотел, чтобы я была как все, сам он хотел выделяться. Я вспомнила об этом, увидев перед собой гору журналов, и подумала: с таким стремлением в одиннадцатой экспедиции ему было не место. Столько человек оставили здесь свои отчеты, и его отчет при всем желании не мог бы выделиться на их фоне. Приходилось признать: в конце концов его существование свелось к тому, что стало напоминать мое.
Глядя на все эти дневники, эти бумажные надгробия, я снова вспомнила, что мужа нет, и мне стало страшно. Я боялась найти в этой куче его журнал, прочитать настоящий отчет, а не бессодержательный разговор с руководством.
– Кукушка, ты любишь меня? – прошептал он как-то ночью, перед тем как уйти на обучающие курсы для экспедиции. – Я тебе нужен, Кукушка? – И при этом гнездо бросал он, а не я.
Да, любила, и нет, не нужен. Именно так и должно быть, думала я. Сегодня я кукушка, но завтра могу стать соколом или вороном, в зависимости от ситуации. Однажды я взмою в небо воробьем, а потом вдруг превращусь в скопу. Вся моя жизнь подчинялась течению времен года и ритмам природы – и не было причины настолько мощной, которая заставила бы меня отказаться от самой себя.
* * *
Все эти журналы, папки и прочая, и прочая были свалены в груду метра четыре в высоту и пять в диаметре. Бумага, лежавшая в основании, давно сгнила и превратилась в перегной. Недра «архива» облюбовали жуки, чешуйницы и черные усатые тараканы. Крысы, судя по экскрементам, тоже часто здесь бывали. У основания и по краям груды торчали остатки фотографий и бесполезные уже магнитные ленты. Чтобы хоть что-нибудь откопать в этой мусорной куче, придется спускаться по лестнице, прикрепленной к люку, а затем пробираться через гору разлагающейся целлюлозы. Вся эта картина отчасти иллюстрировала отрывок текста из Башни: «…семена мертвецов и разделю его с червями, что копошатся во тьме и питают мир своими соками…»
Я перевернула стол и перегородила им выход с лестницы: во-первых, неизвестно, куда подевалась психолог, а во-вторых, не хотелось, чтобы она или кто-то другой застал меня врасплох. Если кто-то попытается сдвинуть стол, я услышу и выберусь из тайника, чтобы с пистолетом в руке встретить пришельца. Меня также не покидало странное ощущение, будто где-то внизу есть нечто, и по спине ни с того ни с сего пробегали мурашки. Оглядываясь назад, могу приписать это только ясности, набиравшей силу внутри меня.
Очень подозрительным казалось и то, что психолог оставила рядом с журналами свое снаряжение и все – или почти все – оружие. Впрочем, в ту минуту я постаралась выкинуть эту загадку из головы вместе с мечущимся по мозгу осознанием: «Южный предел» нас обманывал. Когда я спускалась в прохладный и темный тайник, ясность внутри меня затрепетала. Этого нельзя было не почувствовать, тем более потому, что я не знала причины.
В свете фонарика и естественного освещения, пробивающегося из открытого люка, было видно, что стены помещения исчерчены тусклыми красными и зелеными полосами – плесенью. Куча рассыпалась волнами, и в ней отчетливо проступали холмы бумаг, порванных и скомканных страниц, мятых и отсыревших обложек журналов. Так история изучения Зоны Икс, можно сказать, становилась ее частью.
Сначала я подбирала журналы наугад – те, что лежали с краю. При беглом просмотре почти во всех обнаруживалось описание вполне обыденных событий, вроде тех, о которых рассказывала первая экспедиция… Вот только первой она быть никак не могла.
Больше всего в отчетах поражали даты. Сколько экспедиций на самом деле побывало в Зоне? Какие сведения подтасовывали и утаивали? Как давно? «Двенадцать» экспедиций – это лишь последний, самый длинный отрезок? А про остальные умолчали для того, чтобы будущие добровольцы не задавали лишних вопросов?
Все эти, как я мысленно окрестила их, «доэкспедиционные» отчеты были представлены в самых разнообразных формах: аудио-кассеты, изгрызенные фотографии, разлагающиеся папки, набитые до отказа, – и весь этот архив погребен под горой журналов, пропитан сыростью, прикрывавшей острый запах гнили, более отчетливый в некоторых местах. Вперемешку лежали документы, написанные от руки, напечатанные на пишущей машинке или на современном принтере. Слова копились в моей голове, образуя еще одну кучу. Не противоречивые данные, а самое их количество иногда вгоняло в ступор. Фотография в кармане вдруг обрела вполне физический вес.
Чтобы хоть как-то совладать с горой информации, нужны были правила: я пропускала стенографические записи, а к зашифрованным журналам даже не притрагивалась. Если поначалу я читала журналы подряд, то потом заставила себя просматривать их бегло. Однако выборочное чтение ужасало еще больше: описывались настолько невообразимые события, что у меня нет сил их пересказывать. В некоторых записях упоминались периоды «ремиссий» и «успокоения», за ними – «вспышки» и «чудовищные катастрофы». Возраст Зоны и количество посетивших ее экспедиций не важно: судя по отчетам, всякая чертовщина творилась здесь еще задолго до возникновения границы. У Зоны Икс была своя «протозона».
При чтении подробных отчетов пробирала дрожь, но даже те, в которых информация подавалась отрывочно, оказывались не менее жуткими. Один из журналов, полусгнивший от сырости, был целиком и полностью посвящен сорту чертополоха с лавандовыми цветками, что произрастал в глубине Зоны на границе леса и болота. Страница за страницей автор описывал один образчик этого чертополоха за другим, подкрепляя описание мельчайшими подробностями о насекомых и других организмах, населявших эти микроареалы. Ни шагу влево, ни шагу вправо – и ни слова о том, что происходило в базовом лагере или в жизни исследователя. Через некоторое время меня охватила тревога: мне почудилось, что между строк сквозило нечто ужасное: то ли Слизень, то ли что-то подобное ему ходило совсем рядом с чертополохом, и одержимость автора – лишь способ справляться с ужасом. Вроде бы никакого упоминания, но все равно с каждым новым описанием чертополоха дрожь забиралась мне все глубже и глубже под кожу. Только когда, наконец, от страниц не осталось ничего, кроме влажной целлюлозы, смешанной с чернилами, я испытала облегчение. Бесконечные повторения, кружение вокруг да около вгоняли в транс. Окажись в журнале бесконечное множество страниц, не исключено, что я бы не смогла оторваться и читала, читала, пока не свалилась бы замертво от жажды или голода.
Я задумалась: может, отсутствие упоминаний о Башне тоже было попыткой ее не замечать?
…в черной воде, под полуночным солнцем те плоды созреют…
Пролистав еще несколько отчетов – то банальных, то невнятных, – я наткнулась на журнал, непохожий на мой. Он относился к периоду до первой экспедиции, но после появления границы; в нем говорилось о «строительстве стены» (речь явно шла об укреплении на дюнах). Я перевернула страницу, и среди метеорологической абракадабры мне бросились в глаза три слова: «на нас напали». Следующие записи я читала предельно внимательно. Сначала автор никак не описывал ни природу нападения, ни тех, кто напал. Я сумела вычленить, что они пришли с моря, «убили четверых», однако стена удержалась. С каждой новой записью ощущение безысходности росло:
